Эрик Сигал «История любви» XIII

Эрик СИГАЛ
«История любви»

© Перевод А.В. Смирнова и Г.В. Смирновой

13

Мистер и миссис Оливер Барретт III
будут иметь удовольствие видеть вас
на обеде в честь празднования
шестидесятилетия мистера Барретта
в субботу, шестого марта,
в семь часов вечера
в Довер Хаус, Ипсвич, штат Массачусетс.
В ожидании ответа.

- Ну и? – спросила Дженни.
- И ты еще спрашиваешь? – ответил я. Я дошел до середины конспекта дела «Народ против Персиваля», ключевого прецедента в уголовном праве. Дженни помахала приглашением, чтобы привлечь внимание.
- Я думаю, время пришло, Оливер, - сказала она.
- Для чего?
- Ты сам прекрасно знаешь, для чего, - ответила она. – Или он должен приползти сюда на четвереньках?
Я продолжал заниматься, а она продолжала гнуть свою линию.
- Олли – он обращается к тебе!
- Фигня, Дженни. На конверте почерк моей матери.
- Ты вроде сказал, что даже не смотрел на него! – повысила она голос.
О’кей, я видел письмо раньше. Может, что-то и задержалось в сознании. Помимо всего прочего, я дошел до середины конспекта дела «Народ против Персиваля», и передо мной уже маячили экзамены. Ей следовало бы прекратить свои разглагольствования, и точка.
- Олли, подумай, - сказала она, теперь уже умоляюще. – Ему уже шестьдесят лет. И не факт, что он все еще будет рядом, когда ты наконец-то захочешь помириться.
В самой доступной форме я сообщил Дженни, что примирения не будет никогда, и спросил, не позволит ли она мне продолжить занятия. Она тихонько примостилась на краю скамеечки, куда я ставил ноги. И хотя она не произносила ни звука, вскоре я почувствовал, что она буравит меня взглядом. Я поднял глаза от книги.
- Однажды, - сказала она, - когда тебя достанет Оливер V…
- Его не будут звать Оливером, уверяю тебя! – взорвался я. Она не повысила голос, хотя обычно отвечала на мой крик своим.
- Послушай, Олли, даже если мы назовем его клоуном Бозо, он все равно будет доставать тебя, потому что ты был великим гарвардским чемпионом. И к тому времени, когда он станет первокурсником, ты, возможно, уже станешь членом Верховного суда!
Я сказал ей, что наш сын определенно не будет доставать меня. Тогда она поинтересовалась, почему я так в этом уверен. Доказательств у меня не было. То есть, я просто знал, что наш сын не будет доставать меня, но не мог точно объяснить, почему. Сделав абсолютно нелогичный вывод, Дженни заметила:
- Твой отец любит тебя тоже, Оливер. Он любит тебя точно так же, как ты будешь любить Бозо. Но в вас, Барретты, чертовски сильны гордость и спортивный дух, вы так и проживете жизнь, думая, что ненавидите друг друга.
- Если бы не ты, – я попробовал свести все к шутке.
- Да, - сказала она.
- Тема закрыта, - сказал я, являясь, в конце концов, законным супругом и главой семейства. Мой взгляд вернулся к делу «Народ против Персиваля», и Дженни встала. Но потом она напомнила:
- Там была пометка «в ожидании ответа».
Я предположил, что спец по музыке с дипломом Рэдклиффа вполне способен сочинить прелестный маленький отказ от приглашения без руководства профессионала-юриста.
- Послушай, Оливер, - сказала она. – Возможно, я в своей жизни врала или лукавила. Но я никогда намеренно никому не причиняла боли. Не думаю, что смогу и теперь.
И впрямь, в этот момент она причиняла боль только мне, поэтому я вежливо попросил ее обойтись с просьбой об ответе так, как она пожелает, лишь бы содержание письма было таково - мы сможем появиться там, только когда рак на горе свистнет. Я вновь вернулся к делу «Народ против Персиваля».
- Какой у них номер? – я услышал, что она произнесла это очень мягко. Она стояла возле телефона.
- Ты не можешь просто им написать?
- Еще минута, и ты меня выведешь из себя. Какой у них номер?
Я продиктовал и незамедлительно погрузился в изучение апелляции Персиваля к Верховному суду. Я не слушал, о чем говорила Дженни. Вернее, старался не слушать. Все же она была в этой же комнате. Я услышал, как она произнесла:
- О… Добрый вечер, сэр, - Сам ли Сукинсын отвечал ей по телефону? Разве он не в Вашингтоне уже неделю? Об этом говорилось в недавней публикации в «Нью-Йорк Таймс». Уровень чертовой журналистики падает в наши дни ниже плинтуса.
Насколько долгим должен быть разговор, чтобы сказать «нет»?
Каким-то непостижимым образом Дженнифер уже потратила больше времени, чем любой сочтет необходимым потратить на то, чтобы произнести это простое слово.
- Олли?
Она прикрыла трубку рукой.
- Олли, это обязательно должен быть отказ?
Кивок моей головы предписывал, что должен был, взмах руки предписывал, чтобы она, черт возьми, поторапливалась.
- Я ужасно извиняюсь, - произнесла она в трубку. – То есть, мы ужасно извиняемся, сэр…
Мы! Зачем она и меня сюда приплела? И почему она не может сразу перейти к делу и положить трубку?
- Оливер!
Она вновь прикрыла трубку рукой и говорила достаточно громко.
- Он поражен в самое сердце, Оливер! Как ты можешь сидеть здесь и позволять твоему отцу истекать кровью?
Если б не ее эмоциональное состояние, я мог бы в очередной раз объяснить ей, что камни не кровоточат, чтобы она не проецировала свое итальянско-средиземноморское ошибочное представление о родителях на скалистый профиль с горы Рашмор. Но она была очень расстроена. И это растаивало и меня тоже.
- Оливер, - умоляла она, - неужели трудно сказать хотя бы слово?
Ему? Она, должно быть, сошла с ума!
- Я имею в виду, может, хотя бы словечко скажешь?
Она протягивала мне телефонную трубку. И пыталась сдержать слезы.
- Я никогда не буду говорить с ним. Никогда больше, - произнес я совершенно спокойно.
И тогда она заплакала. Беззвучно, просто слезы лились по лицу. А потом она… Она взмолилась.
- Ради меня, Оливер. Я никогда ни о чем тебя не просила. Пожалуйста.
Нас трое. Трое здесь и сейчас (я живо представил своего отца), ожидающих непонятно чего. Чего же? Моих слов?
Я не мог их сказать.
Неужели Дженни не понимает, что она просит невозможное? Что я готов был сделать все, что угодно, но не это? В то время, как я в крайнем замешательстве уставился в пол, покачивая головой в знак категорического отказа, Дженни обратилась ко мне шепотом с такой яростью, какой я от нее никогда не слышал:
- Ты бессердечный подонок, - сказала она. И продолжила телефонный разговор с моим отцом:
- Мистер Барретт, Оливер хочет, чтобы вы знали, что по-своему…
Она попыталась перевести дух. Она рыдала, поэтому это было нелегко. Я был чересчур изумлен, чтобы предпринять что-либо, но дожидался окончания этого сомнительного «заявления» от моего имени.
- Оливер очень сильно вас любит, - сказала она и очень быстро положила трубку.
Нет никакого рационального объяснения моим действиям в следующую долю секунды. Меня оправдывает разве что временное умопомрачение. Поправка: меня не оправдает ничто. Мне никогда не будет прощения за то, что я натворил.
Я вырвал телефон из ее рук, затем из розетки – и швырнул его через всю комнату.
- Черт тебя забери, Дженни! Почему бы тебе не выкатиться к дьяволу из моей жизни!
Я стоял неподвижно, тяжело дыша, как животное, в которое я внезапно превратился. Господи Иисусе! Что за чертовщина случилась со мной? Я повернулся в поисках Джен.
Но она исчезла.
Я имею в виду, совсем, поскольку я даже не слышал ее шагов на лестнице. Господи, она, должно быть, выскочила в тот момент, когда я схватил телефон. Даже ее пальто и шарф были на месте. Боль от осознания того, что я натворил, была сильнее боли от незнания, что делать.
Я искал повсюду.
В библиотеке Школы права, постоянно оглядываясь и озираясь, я прочесал ряды усердно занимающихся студентов. Вперед и назад, по крайней мере, не менее полудюжины раз. Хотя я не вымолвил ни звука, я знал, что мой пристальный взгляд и свирепое лицо выводят из себя все это долбанное заведение. Ну и кого это волнует?
Но Дженни здесь не было.
Потом сквозь Гаркнесс Коммонс, бар, кафетерий. Потом безумный забег вокруг Эгассиз Холл в Рэдклиффе. Но и здесь ее нет. Я обегал все, что мог, движения моих ног были почти синхронны в скорости ритму моего сердца.
Пэйн Холл? (Что за чертова ирония в этом названии!)* Здесь в цокольном этаже размещались классы для фортепианных занятий. Я знаю Дженни. Когда она сердится, она вовсю колотит по долбанным клавишам. Правильно? Но как она поведет себя, когда испугана до смерти?
Безумный спуск вниз по коридору с классами для занятий по обеим сторонам. Звуки Моцарта и Бартока, Баха и Брамса проникают через двери, смешиваясь в жуткой инфернальной какофонии.
Дженни должна быть здесь!
Инстинктивно я остановился перед дверью, за которой я услышал дробящиеся (сердитые?) звуки прелюдии Шопена. Я замер на секунду. Исполнение было отвратительным – остановились, начали заново и – масса ошибок. В одной из пауз я услышал, как девичий голос пробормотал «Вот не прет!». Это должна быть Дженни. Я распахнул дверь.
За пианино сидела девица из Рэдклиффа. Она подняла глаза. Безобразная, косая сажень в плечах, хипповатая девица из Рэдклиффа, раздраженная моим вторжением.
- Ну и что скажешь, чувак? – спросила она.
- Скверно, скверно, - ответил я и закрыл дверь.
Следующая попытка – Гарвардская площадь. Кафе «Памплона», галерея Томми, даже Хейс Бик – там всегда полно творческих натур. Безрезультатно.
Куда могла отправиться Дженни?
Метро уже закрыто, но если она отправилась прямо на площадь, она могла успеть на бостонский поезд. На автовокзал.

Был уже почти час ночи, когда я опустил в щель четвертак и две монеты по 10 центов. Я был в одной из телефонных кабинок возле киоска на Гарвардской площади.
- Алло, Фил?
- Привет… - сонно произнес он. – Кто это?
- Это я, Оливер.
- Оливер! – встревожился он. – Что-то с Дженни? – спросил он торопливо. Раз он спрашивал меня, значило ли это, что ее у него не было?
- Ну… Нет, Фил, нет.
- Слава Богу. Как дела, Оливер?
Убедившись, что его дочери ничто не угрожает, он стал раскованнее и дружелюбнее. Как если бы он не пробудился из глубин сна.
- Хорошо, Фил, я в полном порядке. Скажи, Фил, что тебе рассказывает Дженни?
- Недостаточно, черт возьми, - ответил он со странным спокойствием в голосе.
- Что ты имеешь в виду, Фил?
- Господи, она могла бы звонить гораздо чаще, черт возьми. Я же не посторонний, как ты понимаешь.
Если можно испытать облегчение и панику одновременно, это было то, что я ощутил.
- Она там с тобой? – спросил он у меня.
- А?
- Позови Дженни; я сам ее отругаю.
- Не могу, Фил.
- Ох, да она спит? Если она заснула, не тревожь ее.
- Хорошо, - сказал я.
- Слушай, ты скотина, - сказал он.
- Да, сэр?
- Неужели Крэнстон – это такая чертова глушь, что вы не можете приехать днем в воскресенье? А? Или я могу приехать к вам, Оливер.
- Э… нет, Фил. Мы приедем.
- Когда?
- Как-нибудь в воскресенье.
- Не корми меня этими дурацкими «как-нибудь». Послушное дитя не говорит «как-нибудь», оно говорит «в это». В это воскресенье, Оливер.
- Да, сэр. В это воскресенье.
- В четыре часа. Но рули аккуратнее. Договорились?
- Договорились.
- И в следующий раз звони за мой счет, черт возьми.
Он повесил трубку.
Я остался стоять, затерявшись в этом островке мрака на Гарвардской площади, не зная, куда идти или что делать. Какой-то цветной малый подошел ко мне и осведомился, не нужна ли мне доза. Я отстраненно ответил: «Нет, спасибо, сэр».
Я перешел с бега на шаг. Я имею в виду, к чему спешить, возвращаясь в пустой дом? Было очень поздно, и я закоченел – больше от страха, чем от холода (хотя было не жарко, можете поверить). За несколько метров мне показалось, что вижу кого-то, сидящего на верхней ступеньке. Возможно, это была игра воображения, поскольку фигура была неподвижной.
Но это была Дженни.
Она сидела на верхней ступеньке.
Сил волноваться у меня уже не было, я был слишком опустошен, чтобы заговорить. В глубине душе я надеялся, что у нее припасен какой-нибудь тупой предмет, чтобы меня прибить.
- Джен?
- Олли?
Мы говорили так бесцветно, что различить какие-то эмоции было невозможно.
- Я забыла свой ключ, - сказала Дженни.
Я стоял под лестницей, страшась спросить, как долго она здесь просидела, думая только о том, что я ужасно ее обидел.
- Дженни, я извиняюсь…
- Стоп! – оборвала она мои потуги, а потом очень спокойно произнесла. – Любить – это значит прощать, не дожидаясь извинений.
Я поднялся по лестнице туда, где она сидела.
- Мне хочется лечь спать. О’кей? – сказала она.
- О’кей.
Мы вошли в нашу квартиру. Когда мы разделись, она обнадеживающе глянула на меня.
- Я имела в виду именно то, что сказала, Оливер.
Вот так все и закончилось.


Примечания
* Здесь очевидная игра слов, основанная на созвучии наименования Paine Hall – строения, названного в честь Роберта Трита Пейна, Генерального прокурора штата Массачусетс (1777-1790 годы) и члена Верховного суда штата (1790-1804 годы), подписавшего среди прочих Декларацию независимости, и pain – боль.