Эрик Сигал «История любви» IX

Эрик СИГАЛ
«История любви»

© Перевод А.В. Смирнова и Г.В. Смирновой


9

Оставалось еще дело в Крэнстоне, штат Род-Айленд, городке подальше к югу от Бостона, чем Ипсвич к северу. После фиаско с представлением Дженнифер ее будущим законным родственникам («Мне что теперь, их «вне законными» называть?» - спросила она), я не совсем уверенно чувствовал себя перед встречей с ее отцом. То есть, мне предстояло выжить в жерновах итальянско-средиземноморского синдрома невротической любви, отягощенного тем, что Дженни была единственным ребенком, к тому же рано лишившимся матери, что, конечно же, сделало взаимную с отцом привязанность чрезмерной. Я остался один на один со всей этой бурей эмоций, описанной в учебниках по психологии.
Плюс то, что я остался без гроша.
Вот представьте себе на секунду Оливеро Барретто, прекрасное итальянское дитя недр Крэнстона, штат Род-Айленд. Он приходит увидеться с мистером Кавиллери, главным кондитером этого города и честным трудягой, чтобы заявить: «Хочу жениться на вашей единственной дочке Дженнифер». Что захочет спросить старик в первую очередь? (Он не будет спрашивать Барретто про любовь, поскольку знать Дженни – значит, любить Дженни; против этого не попрешь). Нет, мистер Кавиллери промолвит что-нибудь вроде: «Барретто, на что ты собираешься ее содержать?»
Теперь представьте реакцию милейшего мистера Кавиллери, если Барретто сообщит ему, что все будет в точности наоборот, по крайней мере, в ближайшие три года: его дочери придется содержать его зятя. Не укажет ли милейший мистер Кавиллери Барретто на дверь, или даже, будь Барретто похилее, чем я, не вытолкает ли его взашей?
Можете не сомневаться, он так и сделает.
Это несколько объясняет, почему майским воскресным днем я соблюдал все правила дорожного движения, пока мы двигались на юг по шоссе № 95. Дженни, уже почувствовавшая вкус к скорости, на которой я управлял машиной, жаловалась только на то, что я ехал под шестьдесят пять километров в час там, где было разрешено разгоняться до семидесяти пяти. Я сказал ей, что двигатель надо отрегулировать, чему она совершенно не поверила.
- Повтори мне это еще раз, Джен.
Терпение не относилось к числу достоинств Дженни, и она отказывалась вселить в меня уверенность, повторяя ответы на все те тупые вопросы, что я задавал.
- Ну, еще разок, Дженни, пожалуйста.
- Я звонила ему. Я говорила с ним. Он сказал – о’кей. Сказал по-английски, потому что я уже говорила, а ты, кажется, никак не хочешь поверить, что он не знает ни одного чертова итальянского слова, кроме нескольких ругательств.
- Но что этот «о’кей» означает?
- Ты хочешь сказать, что Школа права в Гарварде приняла на учебу человека, который не может расшифровать слово «о’кей»?
- Это не юридический термин, Дженни.
Она коснулась моей руки. Слава Богу, это немного помогло. Хотя мне все еще нужно было внести ясность. Я должен был знать, что меня ждет.
- Его «о’кей» может также означать: «мне придется стерпеть это».
В ее сердце нашлась крупица сострадания, чтобы в очередной раз повторить подробности своего разговора с отцом. Он был счастлив. Действительно был. Он и не ожидал, когда отправлял ее в Рэдклифф, что она вернется в Крэнстон и выйдет замуж за соседского мальчугана (который, кстати, сделал ей предложение как раз перед отъездом). Поначалу он скептически отнесся к тому, что настоящее имя ее жениха – Оливер Барретт IV. Потом он предостерег свою дочь от нарушения Одиннадцатой заповеди.
- Это что такое? – спросил я ее.
- Не выставляй дураком отца своего, - ответила она.
- Ого.
- И это все, Оливер. Честно.
- Он знает, что я беден?
- Да.
- И он не возражает?
- По крайней мере, у тебя с ним есть теперь что-то общее.
- Но он был бы более счастлив, если бы у меня завалялось несколько баксов, не так ли?
- А ты?
Я заткнулся до конца поездки.

Дженни жила на улице, которая называлась Гамильтон-авеню, среди длинной череды деревянных домов с кучей детишек и несколькими чахлыми деревцами перед ними. Просто проезжая мимо в поисках места для парковки, я чувствовал себя, словно в другой стране. Начать с того, сколько там было народу. Кроме играющих детей, здесь на крылечках сидели целые семьи, очевидно, не нашедшие себе большего развлечения в этот воскресный день, чем наблюдать, как я паркую машину.
Дженни выпрыгнула первой. В Крэнстоне она невероятно преобразилась, став похожей на маленького быстрого кузнечика. Словно по команде грянули радостные приветственные возгласы, как только зрители на крылечках рассмотрели, кто был моим пассажиром. Никак не меньше, чем великая Кавиллери! Когда я услышал, как ее здесь встречают, мне было почти стыдно вылезать из машины. То есть, я явно не тянул на воображаемого Оливеро Барретто.
- Привет, Дженни! - услышал я смачный рык одной из этих почтенных женщин.
- Привет, миссис Каподилупо. – услышал я ответный вопль Дженни. Я выбрался из машины. Все смотрели на меня.
- Привет – кто этот парень? – рявкнула миссис Каподилупо. Действительно, к чему телячьи нежности?
- Да так, никто! – заорала Дженни в ответ. Что окончательно подорвало мою уверенность в себе.
- Может быть, - гаркнула миссис Каподилупо в мою сторону, - но девочка, с которой он, на самом деле нечто!
- Он знает об этом, - ответила Дженни.
Потом она повернулась, чтобы удовлетворить соседей на другой стороне улицы.
- Он знает, - объявила она другой толпе своих почитателей. Она взяла меня за руку (я был чужим на этом празднике жизни), и подвела к ступенькам дома № 189А по Гамильтон-авеню.

Момент знакомства получился неловким.
Я просто стоял, когда Дженни произнесла: «Это мой отец». И Фил Кавиллери, грубовато скроенный (примерно 173 сантиметра, 66 килограммов) типичный род-айлендец где-то под полтинник, протянул свою руку.
Его рукопожатие было сильным.
- Как поживаете, сэр?
- Фил, - поправил он меня. – Я Фил.
- Фил, сэр, - ответил я, продолжая трясти его руку.
Следующий момент был вовсе ужасен. Потому что, выпустив мою руку, мистер Кавиллери повернулся к своей дочери и выдал невероятный вопль:
- Дженнифер!
Долю секунды ничего не происходило. И вот они обнялись. Крепко. Очень крепко. Покачиваясь взад и вперед. Всего запаса слов мистера Кавеллери хватило лишь, чтобы повторять и повторять (теперь предельно нежно) имя своей дочери: «Дженнифер». И все, что могла повторить в ответ его закончившая-Рэдклифф-с-отличием дочь, было: «Фил».
Определенно, я был третьим лишним.

Одна из особенностей моего хорошего воспитания помогла мне в этот день. Меня всегда учили, что нельзя разговаривать с набитым ртом. Фил и его дочь словно сговорились наполнять и наполнять это отверстие, и мне не было нужды разговаривать. Должно быть, я поглотил рекордное количество итальянских пирожных. После чего я пространно рассуждал, какие из них мне понравились больше (я съел не менее двух штук каждого вида, опасаясь обидеть хозяев), к вящему удовольствию обоих Кавиллери.
- А он о’кей, - заявил Фил Кавеллери своей дочери.
Что же все-таки это значит?
Мне не нужно было расшифровывать значение слова «о’кей»; я просто хотел знать, какой именно поступок из того нехитрого арсенала, что мне удалось использовать, наградил меня этим желанным эпитетом.
Я угадал с похвалой пирожным? Или же мое рукопожатие было достаточно крепким? Что же именно?
- А я говорила тебе, что он о’кей, Фил, - сказала дочь мистера Кавиллери.
- Конечно, о’кей, - сказал ее отец. – Я просто хотел убедиться в этом сам. Теперь я убедился. Оливер?
Теперь он обращался ко мне.
- Да, сэр?
- Фил.
- Да, Фил, сэр?
- Ты о’кей.
- Спасибо, сэр. Я ценю это. Правда, ценю. И вы знаете, как я отношусь к вашей дочери, сэр. И к вам, сэр.
- Оливер, - вступила Дженни, - прекрати этот детский лепет чертова тупого преппи, и…
- Дженнифер, - вступил мистер Кавиллери, - не могла бы ты обойтись без богохульств? Все-таки сукинсын наш гость!

За обедом (пирожные оказались просто легкой закуской) Фил попытался завязать со мной серьезный разговор, легко-можно-догадаться-о-чем. Из каких-то сумасбродных соображений он решил, что может повлиять на восстановление дружественных отношений между Оливерами III и IV.
- Дай мне поговорить с ним по телефону, как отцу с отцом, - умолял он.
- Не стоит, Фил, это пустая трата времени.
- Я не могу сидеть здесь и позволить родителю отталкивать свое дитя. Я не могу.
- Конечно. Но я тоже отталкиваю его, Фил.
- Даже слышать не хочу, как ты говоришь об этом, - сказал он, начиная сердиться по-настоящему. – К отцовской любви положено относиться с трепетом и уважением. Это редкость.
- Особенно в моей семье, - сказал я.
Дженни сновала туда-сюда, принося и унося тарелки, поэтому слышала лишь обрывки разговора.
- Набери его номер, - повторил Фил. – Это моя забота.
- Нет, Фил. Мы с отцом охладели друг к другу.
- Да послушай, Оливер, он оттает. Поверь мне, когда я говорю тебе, что он оттает. Когда придет время отправиться в церковь…
В этот момент расставлявшая блюда с десертом Дженни не предвещавшим ничего хорошего тоном односложно и решительно прервала отца.
- Фил?..
- Да, Джен?
- О церковном благословении…
- Что?
- Ну, в общем-то, оно не понадобится, Фил.
- Как это? – спросил мистер Кавиллери. Затем, мгновенно сделав неверный вывод, он повернулся ко мне со сконфуженным видом.
- Я, э-э… не имел в виду обязательно католическую церковь, Оливер. То есть, как Дженни, несомненно, говорила тебе, мы придерживаемся католической веры. Но я имел в виду вашу церковь, Оливер. Господь благословит ваш союз в любой церкви, клянусь.
Я взглянул на Дженни, которая, очевидно, потерпела крах в предварительных телефонных переговорах на эту опасную тему.
- Оливер, - объяснила она, - это было бы для него, одновременно со всем остальным, дьявольски сильным потрясением.
- Ну и что такого? – по-прежнему дружелюбно спросил мистер Кавиллери. – Не щадите меня, дети, не щадите меня. Я хочу знать, что у вас в головах.
И почему же именно в этот момент мои глаза остановились на фарфоровой статуэтке Девы Марии, стоявшей на полке в гостиной семьи Кавиллери?
- Это по поводу Божьего благословения, Фил, - сказала Дженни, стараясь не глядеть на отца.
- Что, Джен, что? – спросил Фил, страшась самого худшего.
- Ну, нам оно не понадобится, Фил, - сказала она, теперь прося у меня взглядом поддержки, и я пытался помочь ей, глядя на нее.
- Благословение Бога? Любого Бога?
Дженни утвердительно кивнула.
- Могу ли я объяснить, Фил? – спросил я.
- Будь так любезен.
- Мы оба неверующие, Фил. И мы не хотим лицемерить.
Я думаю, что он смолчал, поскольку признание исходило от меня. Дженни он, наверное, устроил бы хорошую взбучку. Но теперь третьим лишним, чужаком был он. И не мог даже поднять на нас глаза.
- Так и быть, - сказал он после долгого раздумья. – Могу я хотя бы узнать о том, кто проведет церемонию?
- Мы, - сказал я.
Он посмотрел на свою дочь, ища подтверждения. Она кивнула. Это была чистая правда.
Еще одна длинная пауза, и он опять произнес: «Так и быть». И потом он спросил у меня, поскольку я намеревался стать юристом, будет ли такая разновидность свадьбы – как же это сказать? – законной?
Дженни объяснила, что церемония, которую мы придумали, в части обращения друг к другу мужчины и женщины проведет священник Унитарной церкви («А, священник», - пробормотал Фил).
- Невеста тоже будет говорить? – спросил он, почти, как если бы это – ко всему прочему – оказалось завершающим смертельным ударом.
- Филипп, - сказала его дочь, - Можешь ли ты представить такую ситуацию, когда я промолчала бы?
- Нет, девочка, - ответил он, выдавил из себя слабую улыбку. – Полагаю, ты должна говорить.

Когда мы ехали назад в Кембридж, я спросил Дженни, как, по ее мнению, все прошло.
- О’кей, - сказала она.