четверг, 28 апреля 2011 г.

Salus populi suprema lex

Это переводится с мертвой, как полагают ныне, латыни следующим образом:
«Благо народа – высший закон».
Собственно, в соответствии с этим принципом и пишутся конституции. В том числе и российская.
Помните, я обещал вам рассказать, почему не считаю нынешнего президента моей страны гарантом этой самой Конституции Российской Федерации?
Так вот, я выполняю свое обещание.
С месяц назад или немногим более того Дмитрий Анатольевич Медведев встречался со студентами и молодыми учеными. Живо интересовался многими вопросами, как принято говорить в чиновной среде. Стенограмму того собрания просто лень поднимать, но кое-что – так, по памяти.
Разговор зашел тогда и о трудоустройстве молодежи после окончания вузов. Много умных слов произнес тогда президент.
Возможно, то, что я сейчас скажу, станет для Дмитрия Анатольевича откровением на четвертом году его правления.
Много открытий для себя он совершил в совершенно незнакомой ему стране на втором и на третьем году президентства, да и сейчас узнал, например, внезапно, что оказывается, дворы серьезно отличаются от фасадов, мимо которых он проезжает.
Так вот, добавлю.
Знает ли президент страны, в конституции которой записано равное право на труд для всех ее граждан, что работодатели в течение уже достаточно приличного времени ограничивают предельный возраст тех, кому предлагают потенциальную работу? И не суть важно, какой будет верхняя граница – 40 лет, 45 лет, 50 лет?
Если знает и бездействует – какой он Гарант Конституции? Если не знает, то что намерен предпринять? Проблема-то не сегодняшнего дня…
Раз Конституция потеряла статус Закона прямого действия, какого, пардон, ляда не написаны разъясняющие этот самый Основной для Государства документ подзаконные акты не менее прямого действия, с четким разбором, какие предельно конкретные меры уголовного преследования будут применяться к тем работодателям, что все же рискнут нарушить?
Своими действиями президент Медведев демонстративно подчеркивает, что как бы делает ставку на молодежь (и так называемая кампания по «десталинизации» - из той же оперы). Насколько Дмитрий Анатольевич молодежь современную понимает – наглядно демонстрирует ролик из поста, опубликованного несколько ранее. Каким-каким видом спорта в юности занимался Медведев? По пластике его движений в танце – понять невозможно.
Возвращаясь к теме.
А так ли хорошо знает президент умонастроения сегодняшней молодежи, чтобы делать на нее очевидную ставку, практически подтверждая, что все те, кому за 45, из активной жизни просто вычеркнуты?
Рано хороните, Дмитрий Анатольевич!
ЗЫ. Эх, другой бы надо было заголовок поставить. Например, sine ira et studio...
Ну, что написано, то написано...

среда, 27 апреля 2011 г.

Диалоги. Не по Сократу

Через час сыграют между собой в полуфинале Лиги чемпионов мадридский Реал и каталанская Барселона.
Игре предшествовала словесная баталия. После того, как наставник Барсы Хосеп Гвардиола отметил, что назначение португальской бригады арбитров (главный судья - Проэнса) будет на руку главному тренеру Реала Жозе Моуринью, и смены руководством УЕФА бригады арбитров на немецкую (главный судья - Штарк) португалец не мог не вступить в перепалку. Отличный пример, четко рисующий психологию двух таких разных футбольных специалистов. В учебники включать можно. Короче.
Вот, что получилось.
Моуринью:
- Что касается назначения судьи, то более важным, чем давление на Проэнсу, является то, что сейчас начался новый цикл. До этого было две группы тренеров. Первая группа, очень небольшая по численности, никогда не говорила о судьях. Вторая, более внушительная, критиковала судей, когда они допускали серьезные ошибки. В число вторых входят люди вроде меня, которые не могут сдержать свое разочарование, но в то же время они могут поблагодарить судью за отличную работу.
А после заявления Пепа началась новая эра. Появилась третья группа, куда вошел Гвардиола. Он критикует судей за их профессионализм. У фантастической игры, которую ставит этот тренер, есть много фанатов, но многие ли из них критикуют арбитров за их профессионализм? Все это следствие того, что Гвардиола в первый год своей работы в «Барселоне» приехал на «Стэмфорд Бридж», и там произошел судейский скандал, который был ему на руку. В прошлом году «Интер» более часа играл против его «Барселоны» вдесятером. В этом году все видели, что произошло в игре каталонцев с «Арсеналом». А после финала Кубка Испании, где судья отработал фантастически, он его раскритиковал.
Штарк, Проэнса. У меня нет мнения об этих арбитрах. Я ожидаю от них очень хорошего судейства.
Я не хочу, чтобы судья помогал моей команде. Я не хочу, чтобы арбитр ставил ей палки в колеса. Я хочу, чтобы после двух таймов оба соперника были довольны работой рефери, а вот у Гвардиолы какие-то ужасные понятия. Он радуется, когда судьи ошибаются.
У меня нет какого-то особенного отношения к судьям. Я выражаю недовольство по поводу несправедливых решений. Возможно, это моя плохая черта. Из судей у меня только один друг – английский судья Марк Халси, у которого был рак.
Гвардиола мне напоминает волка в овечьей шкуре. Я всегда веду себя одинаково. Думаю, это хорошее качество – оставаться самим собой вне зависимости от того, выиграл ли ты матч или проиграл
Хосеп Гвардиола:
- Он зовет меня Пеп, что ж, я отвечу. Можно понять, когда он говорит в общих чертах о команде, клубе или тренере, но сейчас он назвал мое имя. Он говорит: «Пеп, я говорю тебе…» Тогда я ему отвечу: «Эй, Жозе».
Если Моуринью публично говорит обо мне и называет мое имя, при этом называя меня Пепом, то я сделаю то же самое.
Завтра вечером (разговор состоялся вчера – прим. переводчика) мы сыграем в футбол. Вне поля он побеждал целый год, он будет делать это и в будущем. Он может даже выиграть Лигу чемпионов за пределами поля. Хорошо. Пусть он наслаждается этим, я дам ему такую возможность. Но мы говорим о футболе. В спорте иногда мы выигрываем, иногда – проигрываем. Мы радуемся даже небольшим победам, мы пытаемся сделать так, чтобы мир восхищался нашей игрой, и мы гордимся этим.
Мог бы назвать вам список вещей, которыми мы могли быть недовольны, там будет триста тысяч пунктов. Мы можем вспомнить «Сантьяго Бернабеу» и еще тысячу других вещей, но мы предпочитаем решить все на поле. Мы попытаемся сыграть в футбол так хорошо, как это только возможно.
В этой комнате (пресс-центр «Реала» – прим. переводчика) он босс. Здесь ему нет равных, я не могу тягаться с ним. Если «Барселоне» нужен тренер, который может участвовать в подобных словесных соревнованиях, то клубу нужно найти другого тренера. Я не буду вступать в эту борьбу. Я мог поговорить об Олегариу Бенкеренсе, который судил прошлогодний полуфинал с «Интером», мог поговорить об офсайде Милито или эпизоде с пенальти, в котором участвовал Дани Алвес, но я не делал этого.
Если после трех лет моей работы в «Барселоне» вы думаете, что я всегда ною, всегда жалуюсь, то мне нечего сказать по этому поводу.
Я работал с Моуринью четыре года. Он знает меня, я знаю его, все. Не собираюсь оправдываться. Всегда думал, что если меня кто-то не понял, значит, я плохо объяснил. Но сейчас я не собираюсь этого делать. Я сказал, что судья финального матча работал толково и очень внимательно. Я лишь обратил внимание, что на результат матча влияют небольшие детали, это все. Это нельзя назвать жалобой. После того матча я поздравил «Реал» с победой.
ЗЫ. Даже комментировать не хочется, насколько психологически все на своих местах...

Нормально, Григорий!!!

Представляете, какая катастрофа?
Перечитываю просто роскошное сообщение новостийной ленты от 11 января 2007 года.
«В Саудовской Аравии продолжается рост цен на топливо. За последний месяц стоимость бензина там выросла на 25% и теперь составляет $0,09 (!!! – мое примечание) за литр 95-го. Люди в панике: многие уже не могут позволить себе содержать автомобиль и вынуждены пользоваться другими видами транспорта, а на рынке наметился резкий спад спроса на автомобили.
«Цены на топливо просто запредельные, — говорит автолюбитель из провинции Эль-Касим шейх (!!! - примечание автора) Абдалла ибн бен Азиз. — За последний год стоимость бензина выросла на 60%. Теперь, чтобы залить полный бак в свой Porsche Cayenne Turbo S, мне нужно заплатить $3,19. Сейчас мне удаётся экономить, заливая вместо 98-го бензина 92-й, но если так пойдёт и дальше, придётся пересесть на метро».
Чума. При 10 центах (по сегодняшнему курсу – 2 рубля и 78,96 копеек) за литр – такая паника. Но все же будем мы, славяне, покрепче этих хлипких арабов!
Смотрите сюда.
И послушайте, какой великолепный вопрос в итоге задает исполнительный директор Российской топливной ассоциации Григорий Павлович Сергиенко (цитата по расшифровке эфира «Вестей ФМ»). Это про вновь образовавшийся дефицит бензина на АЗС:
«Нефтяники сейчас поставлены в такие условия теми же административными мерами, что нет определенного пути, куда двигаться, как действовать. Розничные цены повышать нельзя, есть команда, и довлеет над этим ФАС, следит, чтобы цены не повышались.
В то же время, цены на сырье растут. Но что же это за бизнес, если цены на сырье растут, а на продукцию нельзя их повышать? А налоги при этом привязаны к ценам на сырье. То есть изъятие налоговое увеличивается, а компенсировать их нечем. Вот как в этой ситуации?»
А можно я отвечу, я?!
Как-то неделикатно подошел к вопросу товарищ господин Сергиенко. Во времена оны за такую вопиющую некомпетентность не сносить ему головы. Ведь сам же в этом же эфире проговорился, что не думает, что, например у того же самого «Газпром-нефти» «есть проблемы с прибыльностью, поскольку нефтяной бизнес диверсифицирован. Есть поставки на экспорт, есть нефтехимия, нефтепереработка и так далее. Поэтому розница в совокупном доходе их бизнеса составляет 2-3%».
С точки зрения реальной экономики говорить о какой-то, пусть даже и виртуальной привязке цен на топливо на внутреннем рынке к ценам на мировом рынке – суть шарлатанство экономическое, если хотите. И человека, пытающегося таким образом манипулировать сознанием общества, надо лишать такой возможности. Желательно пожизненно. Может, других отрезвит.
Никакой закон рыночной экономики не может полноценно работать в стране, где нет рыночной экономики. Откровенно забывая про эту аксиому, нам ввинчивают, что бензин в нефтедобывающей России может стоить дороже, чем в США или в Германии. Что настоящая цена стоимость гречневой крупы – 119 рублей за кило (ей-Богу, вчера сам ценник видел).
О чем это я? Ах да. Россия по-прежнему уверенно именует себя социально ориентированным государством.

Специально для барышень. О футболе

И ведь не соврал. Действительно намереваюсь поговорить о футболе.
Впрочем, так, что, надеюсь, и барышням будет интересно.
Есть такой персонаж – Сергей Галицкий, которого называют самым молодым миллиардером в России (не знаю, не уточнял – лень). Тот, самый, который создал сеть ресторанов магазинов «Магнит». И возжелал славы Абрамовича, но на российской, так сказать, футбольной почве.
Несколько лет назад Галицкий то ли основал, то ли приобрел футбольный клуб «Краснодар» из одноименной столицы одноименного края. И стал вкладывать в него деньги. Особенно мне нравится, когда журналисты пишут, что свои. Вернее все же, наверное, говорить, что деньги, заработанные благодаря работе сети его ресторанов магазинов.
И за четыре года поднял клуб из любительского первенства в отечественную футбольную элиту. Тут, правда, есть нюансы.
В первую лигу из второй «Краснодар» попал с пятого места, хотя, если исходить из сугубо спортивного принципа, право на повышение в классе получает только победитель зонального турнира. Но год такой случился. Кризисный. Клубы снимались с чемпионата, отказывались переходить на лигу выше. В общем, срослось.
В начале этого года из-за расформирования клуба российской премьер-лиги «Сатурн» из Раменского, в высшем дивизионе образовалась дополнительная вакансия. При естественном развитии событий ее должен был занять ФК «Нижний Новгород», занявший в минувшем сезоне в турнире первого дивизиона наиболее высокое место. Ну, или если нижегородцы откажутся по финансовым соображениям, то КАМАЗ из Набережных Челнов, финишировавший вслед за нижегородцами. Только после отказа КАМАЗа приглашение поучаствовать в российской премьер-лиге должно было быть отправлено «Краснодару».
Ни «Нижний Новгород», ни КАМАЗ приглашений от РФПЛ так и не получили. Глава Российского футбольного союза Сергей Фурсенко (да-да, брат министра образования) принял решение включить в турнир «Краснодар». Который и получил повышение опять-таки с пятого места. Но я сейчас не о недостатках воспитания и образования братьев Фурсенко говорить намерен, хотя, надеюсь, и до этого еще не раз дойдет. О другом я.
Знаете, эмблемой ФК «Краснодар» является бык (к вышесказанному никакого семантического отношения). Цвета клуба – черно-зеленые. И почему-то пришла мне в голову вот такая мысль – а не является ли нынешнее поведение Галицкого некой сублимацией? Посмотрел он в детстве фильм «Вратарь», где Антона Кандидова превосходно сыграл Григорий Плужник. И запали ему в душу те самые капиталистические «Черные буйволы»…
Может, найдется кто, чтоб Галицкому подсказать: не рефлексируй, мол, так и назови!

вторник, 26 апреля 2011 г.

Вдогонку к Дому-2

Может быть, каждому ребенку следует лет в 8 – 10 прочитать «Таинственный остров», «Приключения бура в Южной Африке», и сразу за ними – «Граф Монте-Кристо»? Ну и «Смок Белью», разумеется. Прочесть, проникнуться, а потом вся остальная жизнь сама собой начнет выстраиваться в нужном направлении. Я, по крайней мере, не видел ни одного человека, который в начальной школе знал бы эти книжки наизусть, а потом вдруг стал убежденной сволочью.

Это фразу вы можете найти у одного из персонажей Василия Звягинцева.
Я под ней подписываюсь полностью.

Как страшно жить… В Доме-2…

Примерно такими сообщениями полон Интернет. Замечу сразу: орфографические и грамматические ляпы, по мере возможности, подчистил, было гораздо хуже.
«Концерт участников телепроекта «Дом-2» отменен из-за угрозы очередного взрыва.
Напомним, что на днях на территории съемочной площадки этого реалити-шоу прогремел взрыв, который серьезно ранил охранника. После этого была найдена еще одна самодельная бомба, мощность которой превышала первой.
Преступника, который ее сделал и подкинул на территорию, уже поймали, но здоровьем участников шоу решено не рисковать, и отменить концерт в Екатеринбурге. Организаторы гастролей уверены, что сейчас жителям «Дома-2» и самим не до веселых мероприятий, так как пострадал человек, на месте которого мог быть любой из них».
Про «взрыв, который серьезно ранил охранника», оставил намеренно.
По трем соображениям.
Первое: известна матрица – три П – не поднимай, не пинай и не переноси незнакомые тебе предметы. Охранник? Хреново учили охранника.
Второе: уровень журналистики в изложении – ниже уровня «Дома-2».
Третье: может, и впрямь хватит, а?

Кургинян о сталинизме

Dixi et animam levavi


Нет у меня комментария.

пятница, 22 апреля 2011 г.

Имена в Истории

Я со вчерашнего вечера сижу и размышляю над услышанными из уст президента России словами.
Почти дословно он сказал следующее:
«Память о национальных трагедиях так же священна, как память о победах. И чрезвычайно важно, чтобы молодые люди обладали не только историческими знаниями, но и гражданскими чувствами, были способны эмоционально сопереживать одну из величайших трагедий в истории России. Давайте только вдумаемся – миллионы людей погибли в результате октябрьского переворота и гражданской войны, миллионы. Были лишены всех прав, даже права на достойное человеческое погребение.
Но сих пор можно слышать, что эти многочисленные жертвы были оправданы некими высшими государственными целями. Я убежден, что никакое развитие страны, никакие ее успехи, ее амбиции не могут достигаться ценой человеческого горя и потерь. Ничто не может ставиться выше ценности человеческой жизни».
Разговор о вчерашней программе Владимира Соловьева «Поединок», в которой участвовали Геннадий Зюганов и Леонид Гозман (итоги голосования 100 тысяч на 14 тысяч, полное видео здесь: http://poedinok.net/gennadij-zyuganov-i-leonid-gozman/ ). Тема «Десталинизация», ведущий отказался от третейского судьи, между раундами демонстрировались фрагменты выступлений по теме Дмитрия Медведева и Владимира Путина.
Во-первых, объясню, почему я обмолвился о «почти дословной цитате» из президента. Я немного изменил по большому счету всего одну фразу. В оригинале у Дмитрия Анатольевича было «погибли в результате террора и ложных обвинений». Перечитайте, сильно ли изменится смысл всего фрагмента? А теперь давайте подставим, к примеру, «погибли в результате шоковых реформ начала 90-х годов». Прямые потери России составили численно, между прочим, порядка 20 миллионов человек.
Я могу с ходу предложить еще десяток исторических периодов, о которых ровно так же мог сожалеть президент. И они удивительно точно лягут в предложенную схему высказывания. Просто настолько удачно построен тот шаблон, который написали Дмитрию Анатольевичу.
Это я, помимо всего прочего, еще и к тому, что простых-то периодов в русской истории практически не было. Вот даже взять только прозвища правителей Руси – от первых великих князей до последних императоров. После Ярослава Мудрого кого только у нас не было (минуя разве Ивана Калиту) – Грозные, Кровавые, Палкины, Великие, Темные (правда, в смысле, слепые). И вдруг Александр III Миротворец. Тот самый император, объявивший единственными союзниками России армию и флот. Заявивший настаивавшему на срочной аудиенции иностранному посланнику, что пока русский царь ловит рыбу, Европа может подождать. Но как-то так получается, что этот благословенный период отечественной истории крайне небрежно освещается и в школе, и в вузах, и перед нынешней элитой. Понятно – ни войн, ни смут, ни потрясений. Образцово, между прочим, для тогдашних граждан России.
Еще позволю себе одну ремарку по поводу прозвищ. За все время правления Ивана IV, называемого нами Грозным было казнено около 7 тысяч человек. Не вспомню точно, где я вычитал достаточно давно эту цифру, но в память она запала накрепко. Французский король Филипп IV Капетинг (вошедший в историю, между прочим под прозвищем «Красивый») только за семь лет следствия против ордена тамплиеров казнил (в основном, сжигая на кострах) около 10 тысяч человек. Кроме рыцарей-храмовников на плаху и виселицу отправляли и многих других подданных монарха. Число казненных в царствование короля Англии и Ирландии Генриха VIII достигло 72 тысяч человек. Ну, дак там же просвещенная Европа и совсем другое отношение к собственной истории…
А мне вот интересно, под каким прозвищем останется в памяти потомков президент Медведев?
Поскольку гарантом Конституции, например, я его считать отказываюсь. Почему? Скоро расскажу…

вторник, 19 апреля 2011 г.

Ничего не напоминает?

Вот какую забавную штуку получил. Как говорил приснопамятный Хрюн, внушаить!

Тема сочинения, заданная учительницей, была необычной, даже скорее странной: «Что, если бы немцы победили в той войне?».
Вовочка напряг все свое воображение и заскрипел пером. Увы, получался какой-то чудовищный невообразимый список нелепостей. Такого в России никак не могло бы случиться. Да ведь и победили в конце концов не немцы.
«1. Промышленности в стране практически никакой не останется, оккупанты будут озабочены только выкачиванием природных ресурсов с наших территорий.
2. На каждом выезде из города полицейские будут проверять тех, кто собрался уехать или приехать. Каждый житель будет обязан регистрироваться в полиции по месту жительства.
3. Вся знать будет ездить только на черных немецких машинах с сиренами. Простым людям во время проезда их нужно будет убегать на обочину, и ждать пока проедут.
4. Для поддержания страха создадут дикие отряды из горных народов. Они будут время от времени нападать на местное население, грабить и убивать.
5. Правителей наберут из особо подлых местных жителей. Дети и жены правителей будут жить для безопасности за границей. А сами они сменяться тут по вахтовому методу.
6. Вместо народных милиционеров из народа будут полицаи из отребья, их будет очень много, а народ их будет бояться больше бандитов.
7. Самым популярным учением от общей безысходности станет в конце концов фашизм. Только русский
8. Немецкие товары будут считаться в России самыми лучшими и желанными.
9. Президент по-немецки будет говорить намного лучше, чем по-русски.
10. Вместо водки будут везде рекламировать и продавать пиво, как в Германии.
11. Те, кто воевал против немцев, будут получать гроши, а по праздникам скудный сухой паек.
12. Убитых на войне русских похоронят в общих могилах, лишь бы отметить как-то захоронение.
13. Большая часть мужского населения страны пройдет через лагеря. Чтобы сломить волю к сопротивлению.
14. Преподаватели и врачи на оккупированных территориях будут получать содержание по минимуму, только чтобы население сокращалось и оскотинивалось не очень быстро.
15. На дальних окраинах России, типа Приморья, возможно, сохранятся партизаны. Они будут нападать на полицаев, но запуганное население помогать им ничем не будет.
16. Дороги строить не будут, а бензин сделают подороже, чтоб народ сидел по домам.
17. Оружие народу будет строго-настрого запрещено иметь, чтоб вдруг не взбунтовались.
18. Для жизни населению настроят дешевых бараков с низкими потолками, по 8 метров на человека.
19. Самым расторопным и умным дадут возможность уезжать и жить за границей, это будет считаться большим жизненным успехом.
20. Главным врагом России объявят Америку и евреев».
Вера Павловна долго размышляла над оценкой. И в итоге поставила Вовочке тройку за хорошую фантазию.

воскресенье, 17 апреля 2011 г.

Понять, простить... На худой конец, улыбнуться...

Не могу, знаете ли, этим видео не поделиться.
Вчера любимая чуть не рыдала.
Хотя вроде как за рулем-то - барышни.

Меня лично очень порадовал эпизод, где барышня уверенно уезжает в водоем.
И парковка, конечно, обратите внимание на таймер.
А последний эпизод пересмотрел раз 10 - такая прелесть!
Пока дама примеривается к парковочному месту, его лихо занимает водитель-мужик...

четверг, 14 апреля 2011 г.

Курс - на игроманию

Какая интересная тенденция чересчур очевидно прорисовывается в нашей российской действительности! Просто прелесть.
Полтора десятка лет российское общество самыми разными способами подсаживали на увлечение авантюрами.
От разнообразных МММ, «Русских домом Селенга» и прочих «Хопров-Инвест».
Через казино, игровые автоматы «по пятачку», прочую ересь.
Отвлекая от того, каким образом каста «избранных», попирая законы (и Божьи, и человечьи), сколотила немерянные (никем, кроме журнала «Форбс») капиталы.
Некоторые персонажи той эпохи не просто на плаву, но и пытаются подчеркивать свои «заслуги».
Докладываю: лично видел в начале 90-х документ, согласно которому г-н Гайдар (председатель правительства РФ тогда) разрешил прямую поставку из Арзамаса в находящуюся в состоянии войны с Азербайджаном Армению сотни бронетранспортеров. Причем, поскольку документы эти находились в ведении моего подчиненного, был повод порезвиться – шутили мы, что три БТРа поставим в откат, повесим на них госномера, и будем – как там у Жванецкого? – на рынок за продуктами кататься. «Скоко-скоко?»
Чубайс. Песня, не человек. Ну, не могу я объяснить взрослому вполне уже сыну, работающему на Росатом, что этот, гм, гражданин России, собирается натворить на своем нынешнем посту в нано-корпорации. Разве что свести ее до нано-размеров?
Замечу, что деньги, которые он получает за это, вряд ли могут быть нано.
Немцов.
Лет восемь назад, встретив Борю в Нижнем и сумев (ну, сохранились кой-какие прежние навыки) ввинтиться сквозь кольцо охраны, спросил его у Дома актера, где он выступать намеревался, - «Ты считаешь себя во всем правым?» Ехидно ухмыльнулся тогда Борис Ефимович.
Справка: за время службы Немцова нижегородским губернатором более дюжины его советников по экономике эмигрировали из России и были объявлены Интерполом в международный розыск за совершенные экономические преступления. Ну?
Внушаить, как говорил незабвенный Хрюн?
Вернемся к теме.
Подсаженное на игроманию общество начинает вести себя все более правильно.
Вот, просто отстраняясь от какой-либо иронии, обсуждений сути, попытайтесь определить для себя, что есть такое пресловутый ЕГЭ?
Отвечаю – лотерея.
Ни о какой системной оценке системы полученных знаний речи идти не может в принципе.
Как там пела полтора десятка лет назад группа «Технология»?
«Нажми на кнопку – получишь результат»?
Угадал – получил высокий балл.
Не угадал – извини, не судьба.
Зато – гарантированное голосование на любых выборах.
Ну и много чего еще.
Честно?
Страшно.
Имея огромный опыт работы в пропаганде и контрпропаганде, все новины отмечаю. Скорость их внедрения впечатляет.
Любимая сказала слово «зомбирование».
Не то.
И не НЛП все это.
Тоньше, интереснее (в профессиональном смысле), и временами забавляет, когда проявляются очевидные проколы.
Но вот о проколах – думаю, отдельно поговорим.
А так, что – вполне внушаемое общество организовалось. Не зря, млин, полтора десятка лет потрачено. И даже критики все такие, единообразные…
Помнится, говорил по схожему поводу Остап Берта Мария Ибрагим-Бей Бендер: «Скушно, деушки».
Простите, что цитирую не дословно, а по своему пониманию этой фразы.

ЕГЭ – бессмысленный и беспощадный

Прошу сразу же прощения за долгое отсутствие.
Примечательно, что публикацию 200-го поста (юбилей, однако!) отложил до сегодня провайдер, который четверо суток искал обрыв на линии за пределами моей квартиры. Но – хватит о грустном!
Поговорим про то, что я уверенно считаю еще более грустным.
Про ЕГЭ.
Начну с любопытной цитаты.
«Специалисты Института имени Гете (ФРГ) взялись проверить отдельные варианты заданий ЕГЭ по немецкому языку, который российские школьники сдавали прошлым летом. Как сообщает газета «Коммерсантъ», в формулировках заданий они нашли ошибки, которые могли повлиять на итоговую оценку экзаменующихся.
(…)
«В заданиях несколько раз неправильно употреблялись предлоги. Другая грамматическая ошибка мешала студентам правильно определить время в предложении», - рассказал изданию сотрудник института, отвечающий за направление обучения немецкому языку. Специалисты отметили некорректные задания: например, когда ставилась задача выбрать для текста единственный подходящий заголовок, хотя, с точки зрения носителя языка, в предложенных вариантах таких могло быть несколько.
«Кроме того, тесты ЕГЭ используют устаревшие, просто библейские слова, никогда не существовавшие выражения, а также прямые кальки с русского языка, - отмечает носитель языка. - Одна из тем для сочинений предлагает описать немецкий Новый год, который переведен дословно с русского как «новогодний праздник». Но так в Германии никто не говорит. В условиях, когда даже одна ошибка серьезно влияет на итоговый результат, экзамен превращается в лото - тут полагаться можно только на удачу».
В пресс-службе Рособрнадзора, отвечающего за проведение госэкзамена, на критику ответили, что задания для ЕГЭ разрабатываются специалистами Федерального института педагогических измерений (ФИПИ). Там утверждают, что замечания Института имени Гете носят субъективный характер. «Примеры заданий взяты из немецких газет и журналов. Поэтому претензии из-за ошибок стоит адресовать не нам, а немецким журналистам», - заявили изданию в ФИПИ.
Вот тут-то у меня и возник первый по смыслу сообщения вопрос.
На минуточку, специалисты ФИПИ находятся на госслужбе и получают (уверен) довольно-таки нехилую зарплату.
И занимаются не своей прямой работой (разработкой заданий для ЕГЭ), а прямым воровством примеров заданий «из немецких газет и журналов». К этому вернемся чуть позже, но чтобы таким потрясающим образом расписался в своем творческом бессилии целый научный институт – как-то вот не припомню я аналогов.
Читаем еще.
Вот, что рассказал «Вестям FM» заместитель председателя комитета Госдумы по образованию Виктор Шудегов (внимание, человек очень важный по статусу, отвечающий за развитие образования на уровне министра!). Не меняя сути слов, корочу вопросы и ответы.
«Вы знаете, немецкий язык достаточно сложный, я сам его в свое время изучал, был на стажировке в Германии, правда, не по немецкому языку, а по физико-математическим наукам… Я уже тогда заметил, что тот язык, который мы изучали в школе, в вузе, был какой-то официальный. Ну, вот конкретный пример, «Nehmen sie bitte platz», - я говорю своим коллегам, когда мы зашли в трамвай. Они говорят: «А что это у вас такое официальное выражение? Мы так не говорим. Мы просто: «sitzen sie bitte» и все». Или, допустим, «auf wiedersehen» там не говорят, просто «tschüs» и прочее. И, конечно, здесь, когда составлялись контрольно-измерительные материалы, их брали из мелких газет (выделено мною, - автор блога) и фразы были в том числе и из старо-немецкого языка. Конечно, все это в комплексе и привело к тем ошибкам. Нет, я не оправдываю абсолютно. Но есть комиссия, которая тщательно должна была проанализировать все задания, любое задание, которое может трактоваться двояко или двусмысленно или не является таким распространенным в немецком языке.
Ни в коем случае нельзя было использовать эти материалы, и это ошибка, прежде всего, организаторов ЕГЭ, и Рособрнадзор должен отвечать за это. Более того, когда сейчас эксперты говорят, что уже ничего исправить нельзя, я с этим не согласен. А если судьба человека? Смотрите, ни одни школьник не сдал ЕГЭ по немецкому языку на 100%, на 100 баллов. Это что, получается, никто не смог научить своего ученика до 100 баллов? Ведь есть очень квалифицированные, знающие, любящие свой предмет учителя. Это получается, что они все плохо работали что ли? Конечно, нет! Это контрольно-измерительные материалы несовершенными были».
На секунду вернусь к теме.
Знаете, почему моя любимая, прекрасный преподаватель английского, с ходу отказывается от подготовки школьников к ЕГЭ?
Просто потому, что «контрольно-измерительные материалы» (блин, мы про сопромат говорим, или как?!) для единого государственного экзамена составлены элементарно некорректно.
КАК можно брать примеры для заданий из мелких газет, когда существует, без преувеличения, классическая немецкая литература?!
ЗА ЧТО получают деньги деятели (другого слова не подберу, разве что – ХАЛТУРЩИКИ) из ФИПИ?!
О том, что такое, на мой, взгляд, единый государственный экзамен, кому и зачем он нужен, я надеюсь рассказать вам достаточно скоро.
И картинка, которая у меня вырисовывается, меня отнюдь не радует.

воскресенье, 10 апреля 2011 г.

Who is Тина Канделаки?

Почти неделя, как в России среди прочих новостей появилась и такая – министр образования и науки Андрей Фурсенко якобы намерен предложить Тине Канделаки высокий пост в своем ведомстве. По словам министра, «она хорошая мама, у нее ребенок учится в пятом классе, и она знает многие проблемы школы и учеников, понимает, что нужно образовательным учреждениям».
Запомним эту реплику Фурсенко, к ней мы еще вернемся.
Зададимся сначала вопросом (как Запад спрашивал устами Маргарет Тэтчер в свое время: Who is mister Gorbachev?): Who is Тина Канделаки?
Откроем Википедию, ту часть биографической статьи про Тинатин Гивиевну, что относится к ее образованию.
«В 1993 году поступила на медицинский факультет Тбилисского государственного университета, но вскоре, оставив медицину, поступила на факультет журналистики. Работала на радиостанции «Радио 105» и Телевидении Грузии, пока в 1995 году не уехала в Москву».
Остановимся на минутку. О качестве образования в Грузии в середине 90-х – промолчу. Скажу лишь, что по сравнению с тогдашней Грузией даже обессилившая от шоковых реформ Россия смотрелась, как Академия наук против заштатной провинциальной школы. Интересно другое.
Девушка поступает на медицинский, бросает его после первого семестра, год, максимум полтора учится журналистике (специальность начинается вообще-то с третьего курса), потом бежит в Москву. Получила ли в дальнейшем Канделаки высшее журналистское – сведений нет.
Зато: «в 2008 году закончила РГГУ дипломатический факультет». И еще: «заочница Тина исправно посещала все экзамены и зачеты, а недавно успешно сдала последний госэкзамен. Теперь в планах Канделаки написание диплома, тему которого телеведущая почему-то держит в тайне».
Вам все понятно про образование Тинатин Гивиевны? Какой преподаватель в РРГУ, с полчаса потрепавшись с известной телеведущей, не поставит ей пятерку в зачетку? А тема диплома в тайне… Ну, придумайте себе сами причину.
Возвращаясь к мнению Фурсенко о Канделаки в начале поста, спешу сообщить министру, что у Тины ДВОЕ детей. Похоже, что Андрей Александрович очень многого не знает о своей будущей сотруднице.
Читал ли Фурсенко интервью Тинатин Гивиевны на ее персональном сайте? Например, такое мнение телеведущей:
«Качество российского образования — это больной вопрос. Здесь нужно принимать во внимание разные аспекты. Что касается теории и книжных знаний, мы впереди планеты всей. А на практике и высшая, и средняя школа пока отстают, так что молодежь выходит из учебных заведений абсолютно неприспособленной к современной жизни. Здесь проблема и в старых учебных пособиях, и в преподавателях-консерваторах, и в отсутствии современной технической базы. Дети у нас ориентируются в интернете лучше, чем преподаватели информатики. О чем тогда говорить? Учитывая, что в ближайшие годы на нас обрушатся последствия демографической ямы 90-х годов, нужна реформа всей системы образования».
То, что Тина знает слово «аспекты», меня не удивило. Удивило, какой бардак, прости Господи, царит в этой милой девичьей головке. Попробуем разобраться. В отношении какой теории мы впереди планеты всей? Что понимает Канделаки под «книжными знаниями»? Без четких дефиницией следующее предложение вообще выглядит глупо. От чего (кого?) отстают высшая и средняя школа? Одинаково ли отстают или по-разному?
Молодежь выходит абсолютно неприспособленной к современной жизни? Да полноте, Тинатин Гивиевна! Просто не было в вашей жизни настоящего академического обучения, дабы судить об этом самостоятельно… Проблема в старых учебных пособиях?
Простите, но в классических науках существуют классические же учебники, например, курс по физике Ландау, и лучше его ничего не написано. Курс Ландау, надо понимать, это тоже старые учебные пособия?
Дети, интернет и преподаватели информатики. Преподаватель информатики не обязан ориентироваться в интернете лучше учеников, у него другая задача. Зато эти интернет-дети, оказывается, совершенно не приспособлены к современной жизни (!!!). Так что нужна не «реформа всей системы образования», как предлагает Канделаки. Нужно первоначально привести в порядок то, что происходит в голове у телеведущей.
Про Тинатин Гивиевну сказать могу много еще что. Но все же отошлю желающих позабавиться к ее многочисленным текстам. Милейшее чтение на досуге, к слову, всерьез помогающее (и это плюс!) самообразованию и систематизации собственных знаний.
Только вот одна еще реплика Канделаки, ярко характеризующая и ее способность мыслить, и характер вышеобозначенного мышления.
«Вместе с тем к своим 35 годам я понимаю, что мне очень сложно находиться в браке с человеком, если у нас есть хоть какие-то противоречия. Наверное, это и есть самое главное изменение, которое со мной произошло».
Умная женщина никогда не обнаружит вдруг к 35 годам противоречия в браке (двое детей-подростков, однако!). А если и обнаружит, то уже умеет их сгладить.
А мою любимую забавляет «самое главное изменение», которое произошло с Канделаки за 35 лет жизни…
Впрочем, анализируйте сами. Мне, честно говоря, надоело.
И просто скушно.
Просто констатирую, что Фурсенко и Канделаки могут найти друг друга.
К ним бы еще Ксюшу добавить…
ЗЫ. Намедни Тина в своей программе, обсуждая с Макаревичем эпоху Горбачева, произнесла что-то вроде: «это сослагательное наклонение, это в прошлом». Замечу, учебник русского языка утверждает, что «у глаголов в сослагательном наклонении нет морфологических показателей времени и лица».
Видимо, и впрямь «проблема в старых учебных пособиях».

среда, 6 апреля 2011 г.

Глядя в телевизор

Наверное, мне все-таки противопоказано смотреть в телевизор.
По крайней мере, накануне, даже с фоном работающим зомби-ящиком было как-то не по себе.
Дело в том, что после моего увольнения с телевидения там, похоже, внедряется какая-то новая и неизвестная мне методика финансовых подсчетов, и чем глубже я пытаюсь в нее въехать, тем чуднявее становится.
Примеры? Их есть у меня.
Вот Владимир Владимирович (который премьер и лидер* нации). Говорил о том, что сейчас регионы России совокупно тратят в год на школьное образование 620 миллиардов рублей. Из них 60 миллиардов тратится на капремонт, а все остальное идет на зарплаты.
Путин предложил такую схему: 60 миллиардов на капремонт и улучшение инфраструктуры будет платить федеральный бюджет, а регионы, соответственно, могут пустить эти высвободившиеся деньги на повышение зарплат в сфере школьного образования.
«Если мы эти 60 миллиардов рублей добавим, регионы должны будут добавить какую-то свою часть, то где-то мы должны выйти примерно на 90-95 миллиардов рублей. Нужно сделать такую программу года на два», - добавил Путин.
И вот тут самое интересное начинается. Цитирую «Вести»: «По словам Путина, в первое время эти меры позволят увеличить зарплату учителей примерно на 30%».
Реплика первая. На 30% - это как? Ну, даже если сумма будет увеличена с 560 до 655 миллиардов (берем по максимуму, чего уж там!), никак не выходит у меня 30-процентной прибавки! Не силен я, видимо, в государственно ответственной арифметике.

Из оговорок в одном всего лишь выпуске «Вестей» приведу все.
Про запуск очередной (юбилейной) экспедиции на МКС:
«Сто сорок два рабочих будня».
Про Африку:
«Ранее эвакуировали из Кот’д’Ивуара двухсот сотрудников миссии».
Про Ливию:
«Всех учат общаться с винтовкой и зенитными установками».
Про Японию:
«И сбалансирование поставок углеводородов в Японию».
Про автомобили в Европе:
«Пересадить всех энергопотребителей на водород и электрон (!!!!!!)»
Ну и еще.
Говорят про энергетический кризис, а слог проглатывают. Получается «энергический кризис».
М-да.
Велик могучим русский языка.
Покойный поэт-пародист Александр Иванов был прав.
То ли еще будет, ой-е-ей.

* Вот только сейчас обратил внимание, что «лидер» и «дилер» в русском языке суть слова инверсионные, полученные методом перестановки букв. У Задорнова, что ли, спросить, что сие означать может?

воскресенье, 3 апреля 2011 г.

Эрик Сигал «История любви» - пауза

Ну как, интересно?
Честно говоря, спрашиваю с заметным внутренним содроганием...:))
Да, и для тех, кто читает Сигала впервые: 13-я глава - это еще не конец книжки.
Там еще много чего есть...))

Эрик Сигал «История любви» XIII

Эрик СИГАЛ
«История любви»

© Перевод А.В. Смирнова и Г.В. Смирновой


13

Мистер и миссис Оливер Барретт III
будут иметь удовольствие видеть вас
на обеде в честь празднования
шестидесятилетия мистера Барретта
в субботу, шестого марта,
в семь часов вечера
в Довер Хаус, Ипсвич, штат Массачусетс.
В ожидании ответа.


- Ну и? – спросила Дженни.
- И ты еще спрашиваешь? – ответил я. Я дошел до середины конспекта дела «Народ против Персиваля», ключевого прецедента в уголовном праве. Дженни помахала приглашением, чтобы привлечь внимание.
- Я думаю, время пришло, Оливер, - сказала она.
- Для чего?
- Ты сам прекрасно знаешь, для чего, - ответила она. – Или он должен приползти сюда на четвереньках?
Я продолжал заниматься, а она продолжала гнуть свою линию.
- Олли – он обращается к тебе!
- Фигня, Дженни. На конверте почерк моей матери.
- Ты вроде сказал, что даже не смотрел на него! – повысила она голос.
О’кей, я видел письмо раньше. Может, что-то и задержалось в сознании. Помимо всего прочего, я дошел до середины конспекта дела «Народ против Персиваля», и передо мной уже маячили экзамены. Ей следовало бы прекратить свои разглагольствования, и точка.
- Олли, подумай, - сказала она, теперь уже умоляюще. – Ему уже шестьдесят лет. И не факт, что он все еще будет рядом, когда ты наконец-то захочешь помириться.
В самой доступной форме я сообщил Дженни, что примирения не будет никогда, и спросил, не позволит ли она мне продолжить занятия. Она тихонько примостилась на краю скамеечки, куда я ставил ноги. И хотя она не произносила ни звука, вскоре я почувствовал, что она буравит меня взглядом. Я поднял глаза от книги.
- Однажды, - сказала она, - когда тебя достанет Оливер V…
- Его не будут звать Оливером, уверяю тебя! – взорвался я. Она не повысила голос, хотя обычно отвечала на мой крик своим.
- Послушай, Олли, даже если мы назовем его клоуном Бозо, он все равно будет доставать тебя, потому что ты был великим гарвардским чемпионом. И к тому времени, когда он станет первокурсником, ты, возможно, уже станешь членом Верховного суда!
Я сказал ей, что наш сын определенно не будет доставать меня. Тогда она поинтересовалась, почему я так в этом уверен. Доказательств у меня не было. То есть, я просто знал, что наш сын не будет доставать меня, но не мог точно объяснить, почему. Сделав абсолютно нелогичный вывод, Дженни заметила:
- Твой отец любит тебя тоже, Оливер. Он любит тебя точно так же, как ты будешь любить Бозо. Но в вас, Барретты, чертовски сильны гордость и спортивный дух, вы так и проживете жизнь, думая, что ненавидите друг друга.
- Если бы не ты, – я попробовал свести все к шутке.
- Да, - сказала она.
- Тема закрыта, - сказал я, являясь, в конце концов, законным супругом и главой семейства. Мой взгляд вернулся к делу «Народ против Персиваля», и Дженни встала. Но потом она напомнила:
- Там была пометка «в ожидании ответа».
Я предположил, что спец по музыке с дипломом Рэдклиффа вполне способен сочинить прелестный маленький отказ от приглашения без руководства профессионала-юриста.
- Послушай, Оливер, - сказала она. – Возможно, я в своей жизни врала или лукавила. Но я никогда намеренно никому не причиняла боли. Не думаю, что смогу и теперь.
И впрямь, в этот момент она причиняла боль только мне, поэтому я вежливо попросил ее обойтись с просьбой об ответе так, как она пожелает, лишь бы содержание письма было таково - мы сможем появиться там, только когда рак на горе свистнет. Я вновь вернулся к делу «Народ против Персиваля».
- Какой у них номер? – я услышал, что она произнесла это очень мягко. Она стояла возле телефона.
- Ты не можешь просто им написать?
- Еще минута, и ты меня выведешь из себя. Какой у них номер?
Я продиктовал и незамедлительно погрузился в изучение апелляции Персиваля к Верховному суду. Я не слушал, о чем говорила Дженни. Вернее, старался не слушать. Все же она была в этой же комнате. Я услышал, как она произнесла:
- О… Добрый вечер, сэр, - Сам ли Сукинсын отвечал ей по телефону? Разве он не в Вашингтоне уже неделю? Об этом говорилось в недавней публикации в «Нью-Йорк Таймс». Уровень чертовой журналистики падает в наши дни ниже плинтуса.
Насколько долгим должен быть разговор, чтобы сказать «нет»?
Каким-то непостижимым образом Дженнифер уже потратила больше времени, чем любой сочтет необходимым потратить на то, чтобы произнести это простое слово.
- Олли?
Она прикрыла трубку рукой.
- Олли, это обязательно должен быть отказ?
Кивок моей головы предписывал, что должен был, взмах руки предписывал, чтобы она, черт возьми, поторапливалась.
- Я ужасно извиняюсь, - произнесла она в трубку. – То есть, мы ужасно извиняемся, сэр…
Мы! Зачем она и меня сюда приплела? И почему она не может сразу перейти к делу и положить трубку?
- Оливер!
Она вновь прикрыла трубку рукой и говорила достаточно громко.
- Он поражен в самое сердце, Оливер! Как ты можешь сидеть здесь и позволять твоему отцу истекать кровью?
Если б не ее эмоциональное состояние, я мог бы в очередной раз объяснить ей, что камни не кровоточат, чтобы она не проецировала свое итальянско-средиземноморское ошибочное представление о родителях на скалистый профиль с горы Рашмор. Но она была очень расстроена. И это растаивало и меня тоже.
- Оливер, - умоляла она, - неужели трудно сказать хотя бы слово?
Ему? Она, должно быть, сошла с ума!
- Я имею в виду, может, хотя бы словечко скажешь?
Она протягивала мне телефонную трубку. И пыталась сдержать слезы.
- Я никогда не буду говорить с ним. Никогда больше, - произнес я совершенно спокойно.
И тогда она заплакала. Беззвучно, просто слезы лились по лицу. А потом она… Она взмолилась.
- Ради меня, Оливер. Я никогда ни о чем тебя не просила. Пожалуйста.
Нас трое. Трое здесь и сейчас (я живо представил своего отца), ожидающих непонятно чего. Чего же? Моих слов?
Я не мог их сказать.
Неужели Дженни не понимает, что она просит невозможное? Что я готов был сделать все, что угодно, но не это? В то время, как я в крайнем замешательстве уставился в пол, покачивая головой в знак категорического отказа, Дженни обратилась ко мне шепотом с такой яростью, какой я от нее никогда не слышал:
- Ты бессердечный подонок, - сказала она. И продолжила телефонный разговор с моим отцом:
- Мистер Барретт, Оливер хочет, чтобы вы знали, что по-своему…
Она попыталась перевести дух. Она рыдала, поэтому это было нелегко. Я был чересчур изумлен, чтобы предпринять что-либо, но дожидался окончания этого сомнительного «заявления» от моего имени.
- Оливер очень сильно вас любит, - сказала она и очень быстро положила трубку.
Нет никакого рационального объяснения моим действиям в следующую долю секунды. Меня оправдывает разве что временное умопомрачение. Поправка: меня не оправдает ничто. Мне никогда не будет прощения за то, что я натворил.
Я вырвал телефон из ее рук, затем из розетки – и швырнул его через всю комнату.
- Черт тебя забери, Дженни! Почему бы тебе не выкатиться к дьяволу из моей жизни!
Я стоял неподвижно, тяжело дыша, как животное, в которое я внезапно превратился. Господи Иисусе! Что за чертовщина случилась со мной? Я повернулся в поисках Джен.
Но она исчезла.
Я имею в виду, совсем, поскольку я даже не слышал ее шагов на лестнице. Господи, она, должно быть, выскочила в тот момент, когда я схватил телефон. Даже ее пальто и шарф были на месте. Боль от осознания того, что я натворил, была сильнее боли от незнания, что делать.
Я искал повсюду.
В библиотеке Школы права, постоянно оглядываясь и озираясь, я прочесал ряды усердно занимающихся студентов. Вперед и назад, по крайней мере, не менее полудюжины раз. Хотя я не вымолвил ни звука, я знал, что мой пристальный взгляд и свирепое лицо выводят из себя все это долбанное заведение. Ну и кого это волнует?
Но Дженни здесь не было.
Потом сквозь Гаркнесс Коммонс, бар, кафетерий. Потом безумный забег вокруг Эгассиз Холл в Рэдклиффе. Но и здесь ее нет. Я обегал все, что мог, движения моих ног были почти синхронны в скорости ритму моего сердца.
Пэйн Холл? (Что за чертова ирония в этом названии!)* Здесь в цокольном этаже размещались классы для фортепианных занятий. Я знаю Дженни. Когда она сердится, она вовсю колотит по долбанным клавишам. Правильно? Но как она поведет себя, когда испугана до смерти?
Безумный спуск вниз по коридору с классами для занятий по обеим сторонам. Звуки Моцарта и Бартока, Баха и Брамса проникают через двери, смешиваясь в жуткой инфернальной какофонии.
Дженни должна быть здесь!
Инстинктивно я остановился перед дверью, за которой я услышал дробящиеся (сердитые?) звуки прелюдии Шопена. Я замер на секунду. Исполнение было отвратительным – остановились, начали заново и – масса ошибок. В одной из пауз я услышал, как девичий голос пробормотал «Вот не прет!». Это должна быть Дженни. Я распахнул дверь.
За пианино сидела девица из Рэдклиффа. Она подняла глаза. Безобразная, косая сажень в плечах, хипповатая девица из Рэдклиффа, раздраженная моим вторжением.
- Ну и что скажешь, чувак? – спросила она.
- Скверно, скверно, - ответил я и закрыл дверь.
Следующая попытка – Гарвардская площадь. Кафе «Памплона», галерея Томми, даже Хейс Бик – там всегда полно творческих натур. Безрезультатно.
Куда могла отправиться Дженни?
Метро уже закрыто, но если она отправилась прямо на площадь, она могла успеть на бостонский поезд. На автовокзал.

Был уже почти час ночи, когда я опустил в щель четвертак и две монеты по 10 центов. Я был в одной из телефонных кабинок возле киоска на Гарвардской площади.
- Алло, Фил?
- Привет… - сонно произнес он. – Кто это?
- Это я, Оливер.
- Оливер! – встревожился он. – Что-то с Дженни? – спросил он торопливо. Раз он спрашивал меня, значило ли это, что ее у него не было?
- Ну… Нет, Фил, нет.
- Слава Богу. Как дела, Оливер?
Убедившись, что его дочери ничто не угрожает, он стал раскованнее и дружелюбнее. Как если бы он не пробудился из глубин сна.
- Хорошо, Фил, я в полном порядке. Скажи, Фил, что тебе рассказывает Дженни?
- Недостаточно, черт возьми, - ответил он со странным спокойствием в голосе.
- Что ты имеешь в виду, Фил?
- Господи, она могла бы звонить гораздо чаще, черт возьми. Я же не посторонний, как ты понимаешь.
Если можно испытать облегчение и панику одновременно, это было то, что я ощутил.
- Она там с тобой? – спросил он у меня.
- А?
- Позови Дженни; я сам ее отругаю.
- Не могу, Фил.
- Ох, да она спит? Если она заснула, не тревожь ее.
- Хорошо, - сказал я.
- Слушай, ты скотина, - сказал он.
- Да, сэр?
- Неужели Крэнстон – это такая чертова глушь, что вы не можете приехать днем в воскресенье? А? Или я могу приехать к вам, Оливер.
- Э… нет, Фил. Мы приедем.
- Когда?
- Как-нибудь в воскресенье.
- Не корми меня этими дурацкими «как-нибудь». Послушное дитя не говорит «как-нибудь», оно говорит «в это». В это воскресенье, Оливер.
- Да, сэр. В это воскресенье.
- В четыре часа. Но рули аккуратнее. Договорились?
- Договорились.
- И в следующий раз звони за мой счет, черт возьми.
Он повесил трубку.
Я остался стоять, затерявшись в этом островке мрака на Гарвардской площади, не зная, куда идти или что делать. Какой-то цветной малый подошел ко мне и осведомился, не нужна ли мне доза. Я отстраненно ответил: «Нет, спасибо, сэр».
Я перешел с бега на шаг. Я имею в виду, к чему спешить, возвращаясь в пустой дом? Было очень поздно, и я закоченел – больше от страха, чем от холода (хотя было не жарко, можете поверить). За несколько метров мне показалось, что вижу кого-то, сидящего на верхней ступеньке. Возможно, это была игра воображения, поскольку фигура была неподвижной.
Но это была Дженни.
Она сидела на верхней ступеньке.
Сил волноваться у меня уже не было, я был слишком опустошен, чтобы заговорить. В глубине душе я надеялся, что у нее припасен какой-нибудь тупой предмет, чтобы меня прибить.
- Джен?
- Олли?
Мы говорили так бесцветно, что различить какие-то эмоции было невозможно.
- Я забыла свой ключ, - сказала Дженни.
Я стоял под лестницей, страшась спросить, как долго она здесь просидела, думая только о том, что я ужасно ее обидел.
- Дженни, я извиняюсь…
- Стоп! – оборвала она мои потуги, а потом очень спокойно произнесла. – Любить – это значит прощать, не дожидаясь извинений.
Я поднялся по лестнице туда, где она сидела.
- Мне хочется лечь спать. О’кей? – сказала она.
- О’кей.
Мы вошли в нашу квартиру. Когда мы разделись, она обнадеживающе глянула на меня.
- Я имела в виду именно то, что сказала, Оливер.
Вот так все и закончилось.


Примечания
* Здесь очевидная игра слов, основанная на созвучии наименования Paine Hall – строения, названного в честь Роберта Трита Пейна, Генерального прокурора штата Массачусетс (1777-1790 годы) и члена Верховного суда штата (1790-1804 годы), подписавшего среди прочих Декларацию независимости, и pain – боль.

Эрик Сигал «История любви» XII

Эрик СИГАЛ
«История любви»

© Перевод А.В. Смирнова и Г.В. Смирновой


12

Если бы можно было одним словом описать нашу повседневную жизнь в эти первые три года, это было бы слово «прозябание». Едва проснувшись, мы думали только о том, как бы исхитриться и наскрести достаточно деньжат, чтобы сделать то, что мы должны были делать. Обычно этого только-только хватало покрыть расходы. И в этом не было ничего романтичного. Помните известный рубай Омара Хайяма? Ну, вы знаете - под веткой том поэта я читаю, кувшин вина, и хлеб, и так далее? Подставьте название учебника Скотт он Трастс вместо этого томика стихов, и вы увидите, насколько такое поэтическое видение соответствует моему идиллическому состоянию.* Ну как же, рай! Да нет, черт возьми. Все, о чем я думал, так это сколько стоил этот учебник (и можно ли достать подешевле подержанный?), и где – если это вообще возможно – мы могли добыть эти хлеб и вино. И где, в конце концов, достать деньжат, чтобы расплатиться с нашими долгами.
Жизнь меняет. Даже простейшее решение должно было быть тщательно проработано бдительным бюджетным комитетом твоего ума.
- Эй, Оливер, давай сходим вечером на Бекета.*
- Послушай, это же три бакса.
- Что ты имеешь в виду?
- Я имею в виду, это полтора доллара за тебя и полтора доллара за меня.
- Это значит – «да» или «нет»?
- Ни то, ни другое. Это просто значит «три бакса».

Наш медовый месяц прошел на яхте в присутствии двадцати одного ребенка. То есть я управлял 12-метровой «Роудс» с семи утра до тех пор, пока мои пассажиры не накатаются, а Дженни была при них воспитателем. Это было местечко под названием Лодочный клуб «Пиквод» в Деннис Порте (неподалеку от Хианниса), заведение, состоящее из большой гостиницы, пирса для яхт, и несколько дюжин сдающихся домиков. На одном из самых маленьких бунгало я прибил воображаемую мемориальную табличку: «Оливер и Дженни спали здесь – когда они не занимались любовью». Мне кажется, для нас обоих было наградой то, что после выполнения в течении очень долгого дня прихотей клиентов, поскольку от этого в большой степени зависел размер наших чаевых, мы с Дженни все же были сердечны друг с другом. Я просто говорю «сердечны», поскольку у меня не хватает запаса слов, чтобы объяснить, что значит любить и быть любимым Дженнифер Кавиллери. Извините, я имел в виду Дженнифер Барретт.
Перед отъездом в Кэйп мы подыскали дешевую квартирку в Северном Кембридже. Я называю это Северным Кембриджем, хотя реальный адрес был соммервильским, и дом, по определению Дженни, находился «на последнем издыхании». Изначально рассчитанный на две семьи, он был перепланирован на четыре квартиры, стоящие слишком дорого даже для их «дешевого» статуса. Но что, к черту, могут сделать вчерашние выпускники? Хозяин – барин.
- Эй, Ол, почему пожарные не приговорили эту халупу к сносу? – спросила Дженни.
- Они, наверное, просто побоялись войти внутрь, - сказал я.
- Я тоже боюсь.
- Ты не была здесь в июне, - сказал я.
(Мы говорили об этом в сентябре).
- Тогда я не была замужем. Выражаясь, как замужняя дама, я нахожу это место опасным при любом раскладе.
- И что ты намереваешься в связи с этим предпринять?
- Поговорить со своим мужем, - ответила она. – Он позаботится об этом.
- Эй, твой муж – это я, - сказал я.
- И впрямь? Докажи это.
- Как? – спросил я, думая про себя: «Неужели прямо на улице?»
- Перенеси меня через порог, - сказала она.
- Но ты же не веришь в эту ерунду, правда?
- Перенеси меня, и я решу.
О’кей. Я взял ее на руки и преодолел первые пять ступенек крыльца.
- Почему ты остановился? – спросила она.
- Разве это не порог?
- Не тот, не тот, - сказала она.
- Я вижу нашу фамилию рядом со звонком.
- Это еще не официальный чертов порог. Давай вверх по лестнице, тюфяк!
До нашего «официального» порога было двадцать четыре ступеньки, и на полпути я остановился перевести дыхание.
- Почему ты такая тяжелая? – спросил я у нее.
- Тебе не приходило в голову, что я могу быть беременна? – ответила она.
Восстанавливать дыхание от этого почему-то легче не стало.
- А ты беременна? – наконец я мог говорить.
- Хо-хо! Неужели я тебя напугала?
- Нисколько.
- Не вешай мне лапшу на уши, Преппи.
- Ага. У меня до сих пор поджилки трясутся.
Я пронес ее оставшуюся часть пути.
Это одно из тех редких драгоценных мгновений, что я могу припомнить, к которым слово «прозябание» не имеет никакого отношения.

Мое знаменитое имя позволило нам завести кредитный счет в продовольственном магазине, который, как правило, студентам в кредите отказывал. И оно же сработало против нас в самом неожиданном для меня месте: школе Шэди Лэйн, где вынужденно учительствовала Дженни.
- Конечно, Шэди Лэйн не в состоянии тягаться в зарплате с привилегированными частными школами, - так мисс Анна Миллер Уитмэн, директор, заявила моей жене, подкрепив это тем, что Барретты вряд ли будут озабочены «такой мелочью» в любом случае. Дженни попыталась рассеять ее иллюзии, но все, что она смогла получить в довесок к уже обещанным трем с половиной тысячам в год, было двухминутное «хо-хо-хо». Мисс Уитмэн сочла, что Дженни была весьма остроумна, когда говорила, что Барретты вынуждены платить за квартиру, как все обычные люди.
Когда Дженни подробно все это мне изложила, я высокохудожественно пофантазировал, каким образом мисс Уитмэн могла бы распорядиться – хо-хо-хо – своими тремя с половиной тысячами. И тогда Дженни спросила, не хочу ли я бросить Школу права и содержать ее, пока она выходит на уровень преподавания, необходимый в частной привилегированной школе. Для осмысления ситуации в целом я погрузился в тяжкие раздумья (на пару секунд) и пришел к точному и лапидарному заключению:
- Дерьмо.
- Вполне красноречиво, - заметила моя супруга.
- А что я должен был сказать, Дженни, - хо-хо-хо?
- Нет. Просто учись любить спагетти.

И я научился. Я научился любить спагетти, а Дженни научилась самым немыслимым рецептам, превращающим обычные макароны каждый раз в совершенно новое блюдо. Что вкупе с нашей летней подработкой, ее зарплатой, доходами, полученными от моей ночной работы на почте во время Рождественской лихорадки, позволяло нам жить неплохо. Хотя мы пропустили кучу фильмов (и концертов, на которые она не попала), но сводили концы с концами.
А вот все остальное постепенно сошло на нет. Я имею в виду, общественная жизнь у нас обоих изменилась радикально. Мы все еще жили в Кембридже, и теоретически Дженни могла продолжать играть во всех своих музыкальных коллективах. Но на это не было времени. Она возвращалась домой из Шэди Лэйн измученной, а еще надо было готовить ужин (поход в кафе был для нас за гранью реальности). В то же время мои друзья были достаточно тактичны, чтобы оставить нас в покое. То есть они не приглашали нас в гости, поэтому и нам не приходилось приглашать их, если вы понимаете, о чем я.
Мы пропускали даже футбольные матчи.
Как член Ворсити клуба, я был удостоен возможности занимать лучшие места в сорока пяти метрах от поля. Но это обошлось бы в шесть баксов за билет, которые автоматически превращались в двенадцать баксов.
- Не двенадцать, - спорила Дженни, - а шесть. Ты можешь пойти без меня. Я ничего не понимаю в футболе, кроме того, что толпа орет «Врежь им еще», и это то, что ты обожаешь, и это то, почему я хочу, чтобы ты, черт возьми, пошел!
- Тема закрыта, - отвечал я, являясь, в конце концов, законным супругом и главой семейства. – К тому же, я могу использовать это время для учебы.
И все же субботы я проводил с транзистором у уха, слушая рев болельщиков, географически отдаленных от меня парой километров, но находившихся теперь в другом мире.
Я использовал свои привилегии члена Ворсити клуба, чтобы получить места на игру с Йелем для Робби Уолда, моего сокурсника по Школе права. Когда восторженно благодарный Робби выходил из нашей квартиры, Дженни спросила, не мог бы я рассказать ей вновь, кто же имеет право сидеть на этой трибуне, и я еще раз объяснил, что это те, кто, невзирая на возраст, рост и социальный статус, заслужил это, отстаивая честь Гарварда на спортивных площадках.
- И на воде тоже? – спросила она.
- Чемпионы остаются чемпионами, - ответил я. – Сухими или мокрыми.
- Кроме тебя, Оливер, - сказала она. – Ты замороженный.
Я позволил разговору угаснуть, полагая, что это обычная шпилька со стороны Дженнифер, и не желая думать, что в этом вопросе содержалось нечто большее, чем интерес к спортивным традициям Гарварда. Например, проницательное предположение, что хотя арена Солджес Филд вмещает 45000 зрителей, все бывшие спортсмены могли бы разместиться на одной этой трибуне. Все. Старые и молодые. Мокрые, сухие – и даже замороженные. И действительно ли шесть долларов удерживали меня от посещения стадиона по субботам?
Нет; если у нее на уме было что-то еще, я предпочел бы это не обсуждать.


Примечания
* Барретт говорит здесь о рубае Хайяма, который в английском переводе Эдварда Фитцджеральда выглядит так:
A Book of Verses underneath the Bough,
A Jug of Wine, a Loaf of Bread--and Thou
Beside me singing in the Wilderness--
Oh, Wilderness is Paradise enow!
Русский перевод Андрея Смирнова с английского подстрочника:
Под веткой том поэта я читаю.
Кувшин вина, и хлеб, и ты, родная,
Поющая со мной в запущенном саду…
Для нас сей сад, возможно, станет раем.
Иронизируя, Оливер Барретт IV предлагает изменить первую строку на:
Под веткой Скотт он Трастс читаю… Далее по тексту.
* «Бекет, или Честь Божья» - «костюмная» пьеса, написанная французским драматургом Жаном Ануем в 1959 году и практически сразу завоевавшая США. Была отмечена престижной премией «Тони», на ее основе написан сценарий голливудского фильма (1964 год, режиссер Питер Гленвилл), в котором в роли Томаса Бекета снялся Ричард Бартон (номинация на «Оскар» за лучшую мужскую роль). Здесь, скорее всего, имеется в виду премьерный показ фильма.

Эрик Сигал «История любви» XI

Эрик СИГАЛ
«История любви»

© Перевод А.В. Смирнова и Г.В. Смирновой


11

Диплом Дженни получила в среду. Всевозможные родственники из Крэнстона, Фолл Ривер – и даже тетя из Кливленда – слетелись в Кембридж поприсутствовать на церемонии. По предварительной договоренности, я не был представлен в качестве жениха, и Дженни не надела кольцо: все для того, чтобы никто не обиделся (заранее), что пропустил нашу свадьбу.
- Тетя Клара, это мой приятель Оливер, - говорила Дженни, непременно добавляя. – Он еще не закончил колледж.
Было много толчеи, перешептываний и самых разных предположений, но родственники не могли выведать ничего определенного у нас – или у Фила, который, как я догадываюсь, был счастлив избежать разговоров о браке без Божьего благословения.
В четверг я сравнялся с Дженни, получив свой диплом в Гарварде – такой же, как у нее, с отличием. Более того, я был помощником распорядителя церемонии, и в этом качестве должен был проводить выпускников на их места. Это означало, что я шел впереди даже круглых отличников, супер-пупер-умников. Я даже порывался сказать этой братии, что место во главе процессии самым решительным образом подтверждало мою теорию – час на арене Диллона стоит двух в библиотеке Вайденер. Но я сдержался. Пусть веселье все же будет всеобщим.
Не имею представления, был ли там Оливер Барретт III. Более семнадцати тысяч человек набилось во двор Гарварда на церемонию вручения дипломов, и я, конечно же, не рассматривал ряды сидящих в бинокль. Понятно, что предназначенные для родителей билеты я отдал Филу и Дженни. Конечно, как гарвардец, Старый Кремень мог прийти и сесть с выпускниками 1926-го года. Но с чего бы ему захотелось прийти? Я имею в виду – разве банки не работали?
Свадьба была в воскресенье. Соображения, по которым мы исключили присутствие родни Дженни, были продиктованы искренней заботой о них, поскольку отсутствие Отца, Сына и Святого Духа было бы слишком сильным потрясением для истинных католиков. Местом действа стал Филипс Брукс Хаус, старое здание в северной части Гарвард Ярда.
Председательствовал Тимоти Бловелт, священник Унитарной церкви. Как и следовало ожидать, здесь был Рэй Страттон, и я также пригласил Джереми Нахума, доброго друга еще со времен Эксетера, закончившего не Гарвард, а колледж в Амхерсте. Дженни позвала подругу из Бриггс Холла и – может, по сентиментальным соображениям – ту самую высокую и нелепую напарницу-библиотекаршу. И, конечно, Фила.
Я поручил Рэю Страттону позаботиться о Филе. То есть, чтобы тот чувствовал себя посвободнее. Но нельзя сказать, что и Страттон был само спокойствие! Они стояли вдвоем и выглядели ужасно напряженными, как бы молча уверяя друг друга, что вся эта «самодеятельная свадьба» (как обозвал ее Фил) окажется (как предсказывал Страттон) «невообразимым шоу ужасов». И все это только из-за того, что мы с Дженни намеревались обратиться друг к другу с несколькими словами. Все это мы видели и раньше, весной, когда одна из подружек-музыкантш Дженнифер, Мария Рэндалл, выходила замуж за будущего дизайнера Эрика Левенсона. Это было очень красивое зрелище, которое воодушевило и нас сотворить нечто подобное.
- Вы оба готовы? – спросил мистер Бловелт.
- Да, - сказал я за нас обоих.
- Друзья, - обратился мистер Бловелт к остальным. – Мы здесь, чтобы засвидетельствовать соединение двух судеб в брачном союзе. Давайте выслушаем слова, которые они выбрали, чтобы произнести в этот священный день.
Сперва – невеста. Дженни повернулась лицом ко мне и начала читать стихотворение, которое она выбрала. Оно было очень трогательным, наверное, для меня особенно, поскольку это был сонет Элизабет Барретт:
«Когда наши души, прямые и сильные, встали
Друг к другу лицом, чтобы сблизиться, соприкоснуться,
И расправили крылья, и ясным огнем засверкали
Эти крылья на сгибах своих хитроумных конструкций»…

Краем глаза я видел Фила Кавиллери, бледного, с удивленно приоткрытым ртом и широко распахнутыми от потрясения и обожания глазами. Мы дослушали, как Дженни закончила сонет, который во многом походил на молитву:
«Лучше здесь на земле мы останемся среди людей,
Презирающих дух и духовное вместе.
Где любить разрешается только единственный день
Посреди темноты и мерцающей смерти».
*
Потом была моя очередь. Было довольно трудно найти поэтический отрывок, который я смог бы прочитать без смущения. То есть, я не смог бы стоять перед Дженни и декламировать вычурные фразы. Я не смог бы. Но отрывок из Песни Открытой дороги Уолта Уитмена, пусть и слишком короткий, вместил все, что я хотел сказать:
«…я даю тебе руку!
Я даю тебе мою любовь, она драгоценнее золота,
Я даю тебе себя самого раньше всяких наставлений и заповедей;
Ну, а ты отдаешь ли мне себя? Пойдешь ли вместе со мною в дорогу?
Будем ли мы с тобой неразлучными до последнего дня нашей жизни?»
*
Я закончил, и в зале воцарилась благоговейная тишина. Затем Рэй Страттон передал мне кольцо, и мы с Дженни – сами – поклялись в супружеской верности, обещая любить и оберегать друг друга с этого дня и до скончания веков в горести и в радости, пока смерть не разлучит нас.
Властью, данной ему штатом Массачусетс, мистер Тимоти Бловелт объявил нас мужем и женой.

Вопреки ожиданиям, наша «вечеринка после игры» (как назвал ее Страттон) была подчеркнуто непритязательной. Мы с Дженни решительно отвергли вариант с шампанским, и поскольку нас было так мало, что мы могли поместиться за одним столиком, мы отправились пить пиво к Кронину. Как я вспоминаю, Джим Кронин выставил от себя на круг по паре бокалов, отдавая дань уважения «величайшему гарвардскому хоккеисту со времен братьев Клири».
- Черта с два, - заспорил, стуча кулаком по столу, Фил Кавиллери. – Он лучше, чем все Клири, вместе взятые.
По мнению Филиппа, думаю я (он никогда не видел, как играют в хоккей в Гарварде), как бы хорошо не катались на коньках Бобби или Билли Клири, ни один из них не заслужил руки его любимой дочери. Я имею в виду, мы все немного перебрали, но повод для этого был более чем значительным.
Я позволил Филу оплатить счет, заслужив позднее от Дженни один из редких комплиментов моей интуиции («Можешь и ты иногда быть мужчиной, Преппи»). И все под конец, когда мы провожали его на автобус, вышло все несколько неловко. Я имею в виду, что глаза были на мокром месте. У него, у Дженни, может, и у меня тоже; я не помню ничего, кроме того, что все как-то моментально расклеились.
В любом случае, после всех и всевозможных благословений он все же влез в автобус, и мы махали ему, пока тот не скрылся из виду. И только тогда ужасная правда начала доходить до меня.
- Дженни, мы наконец-то женаты!
- Да, и теперь я могу быть стервой.


Примечания
* «Сонет № 22 с португальского» Элизабет Барретт Браунинг приведен в переводе Якова Фельдмана.
* Отрывок из «Песни Открытой дороги» (или «Песни Большой дороги») приведен в переводе Корнея Чуковского.

Эрик Сигал «История любви» X

Эрик СИГАЛ
«История любви»

© Перевод А.В. Смирнова и Г.В. Смирновой


10

Мистер Уильям Ф. Томпсон, заместитель декана Гарвардской Школы права, не мог поверить своим ушам.
- Правильно ли я вас понял, мистер Барретт?
- Да, сэр, декан Томпсон.
Было нелегко произнести это впервые. И не легче повторить.
- В следующем году мне понадобится стипендия, сэр.
- В самом деле?
- Именно потому я здесь, сэр. Вы отвечаете за распределение финансовой помощи, декан Томпсон, не так ли?
- Да, но это несколько неожиданно. Ваш отец…
- Он больше не имеет к этому отношения, сэр.
- Прошу прощения? – декан Томпсон снял свои очки и начал полировать их своим галстуком.
- У нас появились с ним некоторые разногласия.
Декан водрузил свои очки на место и посмотрел на меня с тем невыразительным выражением, которое присуще только деканам.
- Это крайне прискорбно, мистер Барретт, - сказал он. Прискорбно для кого? Хотел бы я знать. Это чувак начал выводить меня из себя.
- Да, сэр, - сказал я. – Крайне прискорбно. Но именно поэтому я к вам и пришел, сэр. В следующем месяце я женюсь. Летом мы оба будем работать. Потом Дженни – таково имя моей супруги – будет преподавать в частной школе. Это даст нам какие-то средства на жизнь, но никак не на оплату учебы. Плата за обучение у вас, декан Томпсон, та еще.
- Ага, да, - ответил он. И все. Разве этот чувак не понял, о чем я говорю? Какого черта я здесь делаю, как он считает?
- Декан Томпсон, мне нужна стипендия, - сказал я прямо. В третий раз. – На моем банковском счету нет ни цента, и меня уже зачислили на курс.
- Да, но… - сказал мистер Топмсон, вспомнив про казуистику. – Последний день для обращения за финансовой помощью давно прошел.
Чем же потешить этого хмыря? Ужасающими подробностями, может быть? Или же он хочет скандала? Чего-то еще?
- Декан Томпсон, когда я подавал документы, я не знал, что все так обернется.
- Совершенно верно, мистер Барретт, и я должен сказать вам, что действительно считаю, что деканат не должен вмешиваться в семейные распри. К тому же, довольно неприятные.
- О’кей, декан, - сказал я, поднимаясь. – Я вижу, к чему вы клоните. Но я все же не намерен целовать своего отца в задницу, чтобы вы смогли получить для Школы права еще и Барретт Холл.
Когда я двинулся к выходу, то слышал, как декан Томпсон пробормотал: «Это нечестно».
Я был полностью с ним согласен.

Эрик Сигал «История любви» IX

Эрик СИГАЛ
«История любви»

© Перевод А.В. Смирнова и Г.В. Смирновой


9

Оставалось еще дело в Крэнстоне, штат Род-Айленд, городке подальше к югу от Бостона, чем Ипсвич к северу. После фиаско с представлением Дженнифер ее будущим законным родственникам («Мне что теперь, их «вне законными» называть?» - спросила она), я не совсем уверенно чувствовал себя перед встречей с ее отцом. То есть, мне предстояло выжить в жерновах итальянско-средиземноморского синдрома невротической любви, отягощенного тем, что Дженни была единственным ребенком, к тому же рано лишившимся матери, что, конечно же, сделало взаимную с отцом привязанность чрезмерной. Я остался один на один со всей этой бурей эмоций, описанной в учебниках по психологии.
Плюс то, что я остался без гроша.
Вот представьте себе на секунду Оливеро Барретто, прекрасное итальянское дитя недр Крэнстона, штат Род-Айленд. Он приходит увидеться с мистером Кавиллери, главным кондитером этого города и честным трудягой, чтобы заявить: «Хочу жениться на вашей единственной дочке Дженнифер». Что захочет спросить старик в первую очередь? (Он не будет спрашивать Барретто про любовь, поскольку знать Дженни – значит, любить Дженни; против этого не попрешь). Нет, мистер Кавиллери промолвит что-нибудь вроде: «Барретто, на что ты собираешься ее содержать?»
Теперь представьте реакцию милейшего мистера Кавиллери, если Барретто сообщит ему, что все будет в точности наоборот, по крайней мере, в ближайшие три года: его дочери придется содержать его зятя. Не укажет ли милейший мистер Кавиллери Барретто на дверь, или даже, будь Барретто похилее, чем я, не вытолкает ли его взашей?
Можете не сомневаться, он так и сделает.
Это несколько объясняет, почему майским воскресным днем я соблюдал все правила дорожного движения, пока мы двигались на юг по шоссе № 95. Дженни, уже почувствовавшая вкус к скорости, на которой я управлял машиной, жаловалась только на то, что я ехал под шестьдесят пять километров в час там, где было разрешено разгоняться до семидесяти пяти. Я сказал ей, что двигатель надо отрегулировать, чему она совершенно не поверила.
- Повтори мне это еще раз, Джен.
Терпение не относилось к числу достоинств Дженни, и она отказывалась вселить в меня уверенность, повторяя ответы на все те тупые вопросы, что я задавал.
- Ну, еще разок, Дженни, пожалуйста.
- Я звонила ему. Я говорила с ним. Он сказал – о’кей. Сказал по-английски, потому что я уже говорила, а ты, кажется, никак не хочешь поверить, что он не знает ни одного чертова итальянского слова, кроме нескольких ругательств.
- Но что этот «о’кей» означает?
- Ты хочешь сказать, что Школа права в Гарварде приняла на учебу человека, который не может расшифровать слово «о’кей»?
- Это не юридический термин, Дженни.
Она коснулась моей руки. Слава Богу, это немного помогло. Хотя мне все еще нужно было внести ясность. Я должен был знать, что меня ждет.
- Его «о’кей» может также означать: «мне придется стерпеть это».
В ее сердце нашлась крупица сострадания, чтобы в очередной раз повторить подробности своего разговора с отцом. Он был счастлив. Действительно был. Он и не ожидал, когда отправлял ее в Рэдклифф, что она вернется в Крэнстон и выйдет замуж за соседского мальчугана (который, кстати, сделал ей предложение как раз перед отъездом). Поначалу он скептически отнесся к тому, что настоящее имя ее жениха – Оливер Барретт IV. Потом он предостерег свою дочь от нарушения Одиннадцатой заповеди.
- Это что такое? – спросил я ее.
- Не выставляй дураком отца своего, - ответила она.
- Ого.
- И это все, Оливер. Честно.
- Он знает, что я беден?
- Да.
- И он не возражает?
- По крайней мере, у тебя с ним есть теперь что-то общее.
- Но он был бы более счастлив, если бы у меня завалялось несколько баксов, не так ли?
- А ты?
Я заткнулся до конца поездки.

Дженни жила на улице, которая называлась Гамильтон-авеню, среди длинной череды деревянных домов с кучей детишек и несколькими чахлыми деревцами перед ними. Просто проезжая мимо в поисках места для парковки, я чувствовал себя, словно в другой стране. Начать с того, сколько там было народу. Кроме играющих детей, здесь на крылечках сидели целые семьи, очевидно, не нашедшие себе большего развлечения в этот воскресный день, чем наблюдать, как я паркую машину.
Дженни выпрыгнула первой. В Крэнстоне она невероятно преобразилась, став похожей на маленького быстрого кузнечика. Словно по команде грянули радостные приветственные возгласы, как только зрители на крылечках рассмотрели, кто был моим пассажиром. Никак не меньше, чем великая Кавиллери! Когда я услышал, как ее здесь встречают, мне было почти стыдно вылезать из машины. То есть, я явно не тянул на воображаемого Оливеро Барретто.
- Привет, Дженни! - услышал я смачный рык одной из этих почтенных женщин.
- Привет, миссис Каподилупо. – услышал я ответный вопль Дженни. Я выбрался из машины. Все смотрели на меня.
- Привет – кто этот парень? – рявкнула миссис Каподилупо. Действительно, к чему телячьи нежности?
- Да так, никто! – заорала Дженни в ответ. Что окончательно подорвало мою уверенность в себе.
- Может быть, - гаркнула миссис Каподилупо в мою сторону, - но девочка, с которой он, на самом деле нечто!
- Он знает об этом, - ответила Дженни.
Потом она повернулась, чтобы удовлетворить соседей на другой стороне улицы.
- Он знает, - объявила она другой толпе своих почитателей. Она взяла меня за руку (я был чужим на этом празднике жизни), и подвела к ступенькам дома № 189А по Гамильтон-авеню.

Момент знакомства получился неловким.
Я просто стоял, когда Дженни произнесла: «Это мой отец». И Фил Кавиллери, грубовато скроенный (примерно 173 сантиметра, 66 килограммов) типичный род-айлендец где-то под полтинник, протянул свою руку.
Его рукопожатие было сильным.
- Как поживаете, сэр?
- Фил, - поправил он меня. – Я Фил.
- Фил, сэр, - ответил я, продолжая трясти его руку.
Следующий момент был вовсе ужасен. Потому что, выпустив мою руку, мистер Кавиллери повернулся к своей дочери и выдал невероятный вопль:
- Дженнифер!
Долю секунды ничего не происходило. И вот они обнялись. Крепко. Очень крепко. Покачиваясь взад и вперед. Всего запаса слов мистера Кавеллери хватило лишь, чтобы повторять и повторять (теперь предельно нежно) имя своей дочери: «Дженнифер». И все, что могла повторить в ответ его закончившая-Рэдклифф-с-отличием дочь, было: «Фил».
Определенно, я был третьим лишним.

Одна из особенностей моего хорошего воспитания помогла мне в этот день. Меня всегда учили, что нельзя разговаривать с набитым ртом. Фил и его дочь словно сговорились наполнять и наполнять это отверстие, и мне не было нужды разговаривать. Должно быть, я поглотил рекордное количество итальянских пирожных. После чего я пространно рассуждал, какие из них мне понравились больше (я съел не менее двух штук каждого вида, опасаясь обидеть хозяев), к вящему удовольствию обоих Кавиллери.
- А он о’кей, - заявил Фил Кавеллери своей дочери.
Что же все-таки это значит?
Мне не нужно было расшифровывать значение слова «о’кей»; я просто хотел знать, какой именно поступок из того нехитрого арсенала, что мне удалось использовать, наградил меня этим желанным эпитетом.
Я угадал с похвалой пирожным? Или же мое рукопожатие было достаточно крепким? Что же именно?
- А я говорила тебе, что он о’кей, Фил, - сказала дочь мистера Кавиллери.
- Конечно, о’кей, - сказал ее отец. – Я просто хотел убедиться в этом сам. Теперь я убедился. Оливер?
Теперь он обращался ко мне.
- Да, сэр?
- Фил.
- Да, Фил, сэр?
- Ты о’кей.
- Спасибо, сэр. Я ценю это. Правда, ценю. И вы знаете, как я отношусь к вашей дочери, сэр. И к вам, сэр.
- Оливер, - вступила Дженни, - прекрати этот детский лепет чертова тупого преппи, и…
- Дженнифер, - вступил мистер Кавиллери, - не могла бы ты обойтись без богохульств? Все-таки сукинсын наш гость!

За обедом (пирожные оказались просто легкой закуской) Фил попытался завязать со мной серьезный разговор, легко-можно-догадаться-о-чем. Из каких-то сумасбродных соображений он решил, что может повлиять на восстановление дружественных отношений между Оливерами III и IV.
- Дай мне поговорить с ним по телефону, как отцу с отцом, - умолял он.
- Не стоит, Фил, это пустая трата времени.
- Я не могу сидеть здесь и позволить родителю отталкивать свое дитя. Я не могу.
- Конечно. Но я тоже отталкиваю его, Фил.
- Даже слышать не хочу, как ты говоришь об этом, - сказал он, начиная сердиться по-настоящему. – К отцовской любви положено относиться с трепетом и уважением. Это редкость.
- Особенно в моей семье, - сказал я.
Дженни сновала туда-сюда, принося и унося тарелки, поэтому слышала лишь обрывки разговора.
- Набери его номер, - повторил Фил. – Это моя забота.
- Нет, Фил. Мы с отцом охладели друг к другу.
- Да послушай, Оливер, он оттает. Поверь мне, когда я говорю тебе, что он оттает. Когда придет время отправиться в церковь…
В этот момент расставлявшая блюда с десертом Дженни не предвещавшим ничего хорошего тоном односложно и решительно прервала отца.
- Фил?..
- Да, Джен?
- О церковном благословении…
- Что?
- Ну, в общем-то, оно не понадобится, Фил.
- Как это? – спросил мистер Кавиллери. Затем, мгновенно сделав неверный вывод, он повернулся ко мне со сконфуженным видом.
- Я, э-э… не имел в виду обязательно католическую церковь, Оливер. То есть, как Дженни, несомненно, говорила тебе, мы придерживаемся католической веры. Но я имел в виду вашу церковь, Оливер. Господь благословит ваш союз в любой церкви, клянусь.
Я взглянул на Дженни, которая, очевидно, потерпела крах в предварительных телефонных переговорах на эту опасную тему.
- Оливер, - объяснила она, - это было бы для него, одновременно со всем остальным, дьявольски сильным потрясением.
- Ну и что такого? – по-прежнему дружелюбно спросил мистер Кавиллери. – Не щадите меня, дети, не щадите меня. Я хочу знать, что у вас в головах.
И почему же именно в этот момент мои глаза остановились на фарфоровой статуэтке Девы Марии, стоявшей на полке в гостиной семьи Кавиллери?
- Это по поводу Божьего благословения, Фил, - сказала Дженни, стараясь не глядеть на отца.
- Что, Джен, что? – спросил Фил, страшась самого худшего.
- Ну, нам оно не понадобится, Фил, - сказала она, теперь прося у меня взглядом поддержки, и я пытался помочь ей, глядя на нее.
- Благословение Бога? Любого Бога?
Дженни утвердительно кивнула.
- Могу ли я объяснить, Фил? – спросил я.
- Будь так любезен.
- Мы оба неверующие, Фил. И мы не хотим лицемерить.
Я думаю, что он смолчал, поскольку признание исходило от меня. Дженни он, наверное, устроил бы хорошую взбучку. Но теперь третьим лишним, чужаком был он. И не мог даже поднять на нас глаза.
- Так и быть, - сказал он после долгого раздумья. – Могу я хотя бы узнать о том, кто проведет церемонию?
- Мы, - сказал я.
Он посмотрел на свою дочь, ища подтверждения. Она кивнула. Это была чистая правда.
Еще одна длинная пауза, и он опять произнес: «Так и быть». И потом он спросил у меня, поскольку я намеревался стать юристом, будет ли такая разновидность свадьбы – как же это сказать? – законной?
Дженни объяснила, что церемония, которую мы придумали, в части обращения друг к другу мужчины и женщины проведет священник Унитарной церкви («А, священник», - пробормотал Фил).
- Невеста тоже будет говорить? – спросил он, почти, как если бы это – ко всему прочему – оказалось завершающим смертельным ударом.
- Филипп, - сказала его дочь, - Можешь ли ты представить такую ситуацию, когда я промолчала бы?
- Нет, девочка, - ответил он, выдавил из себя слабую улыбку. – Полагаю, ты должна говорить.

Когда мы ехали назад в Кембридж, я спросил Дженни, как, по ее мнению, все прошло.
- О’кей, - сказала она.

Эрик Сигал «История любви» VIII

Эрик СИГАЛ
«История любви»

© Перевод А.В. Смирнова и Г.В. Смирновой


8

- Дженни, но не государственным же секретарем он будет, в конце концов!
Наконец-то мы ехали назад в Кембридж, слава Богу.
- И все же, Оливер, ты мог бы проявить больше энтузиазма.
- Я же произес – мои поздравления.
- Просто неслыханная щедрость.
- А чего ожидала ты, ради Христа?
- О, Господи, - ответила она. – От всего этого мне тошно.
- Как и мне, - добавил я.
Мы долго ехали, не произнося ни слова. Но что-то было не так.
- От чего тебе тошно, Джен? – спросил я после долгого раздумья.
- Это отвратительно, как ты относишься к своему отцу.
- Разве не отвратительнее, чем он относится ко мне?
Я словно открыл бутылку с джинном внутри. Или, точнее, с соусом для спагетти. Поскольку Дженни тут же бросилась защищать отцовскую любовь на полную катушку. Опять этот итальянско-средиземноморские бредни. Вкупе с моей сыновней непочтительностью.
- Ты его достаешь, и достаешь, и достаешь, - сказала она.
- Это взаимно, Джен. Разве ты этого не заметила?
- Я не думаю, что ты сможешь допечь своего старика первым.
- Это невозможно – «допечь» Оливера Барретта III.
После странной заминки она ответила:
- Разве что, может быть, ты женишься на Дженнифер Кавиллери…
Я сохранял ледяное спокойствие, пока въезжал на парковку у забегаловки с морепродуктами. Потом я повернулся к Дженнифер, злой, как черт.
- Ты действительно так думаешь? – спросил я требовательно.
- Я думаю, в этом что-то есть, - сказала она очень спокойно.
- Дженни, ты все еще не веришь, что я люблю тебя? – завопил я.
- Любишь, - ответила она относительно спокойно. – Но как ни дико это прозвучит, ты не меньше любишь мой нулевой социальный статус.
Я не мог придумать другого ответа, кроме «нет». Я повторил про себя ее фразу несколько раз с разными интонациями. То есть, я был до такой степени выбит из колеи, что даже допустил, что в ее чудовищном предположении может присутствовать крупица правды.
Но и она была не в лучшей форме.
- Не берусь судить, Олли. Мне просто кажется, что в этом что-то есть. Я имею в виду, что уверена – я люблю не только тебя самого. Я люблю и твое имя. И твой порядковый номер.
Она отвела глаза, и я подумал, что она заплачет. Но она не заплакала; она закончила свою мысль:
- В конце концов, это часть тебя.
Я посидел немного, разглядывая мигающую неоновую надпись «Моллюски и устрицы». Меня восхищало умение Дженни заглянуть в меня и понять то, что я никогда не мог сформулировать сам. А она это делала. Мог ли я признать тот факт, что я не идеален? Господи, а она уже приняла как данность и мое несовершенство, и свое собственное. Боже, как низко я пал!
Я не знал, что, к черту, сказать.
- Хочешь моллюска или устрицу, Джен?
- Хочешь прямой в челюсть, Преппи?
- Да, - сказал я.
Она сложила кулачок и нежно коснулась им моей щеки. Я поцеловал его, и когда потянулся обнять ее, она уперлась в меня руками и гаркнула, как заправская бандитка:
- Давай, гони, Преппи. Рвани, как можешь!
И я рванул. И как рванул.

Главные претензии моего отца относились к тому, что он называл превышением скорости. Поспешностью. Неудержимостью. Точно не помню, но знаю, что его проповедь во время нашего завтрака в Гарвардском клубе касалась, в первую очередь, моей торопливости. Для разминки он предложил мне не глотать еду, не разжевывая. Я вежливо возразил, что уже взрослый, и необходимости корректировать или даже комментировать мое поведение у него больше нет. Он заметил, что даже мировые лидеры нуждаются время от времени в конструктивной критике. Я воспринял это, как довольно-таки прозрачный намек на его работу в Вашингтоне в первой администрации Рузвельта. Но я не был расположен вместе с отцом предаваться воспоминаниям о Ф.Д.Р.* или о его роли в банковской реформе в США. Поэтому я заткнулся.
Мы, как я уже сказал, поглощали ланч в Гарвардском клубе в Бостоне. (Я – слишком торопливо, если использовать терминологию моего отца). Это значит, что мы были окружены публикой его круга. Его однокашниками, клиентами, почитателями и прочими. Я думаю, что это было заранее подготовлено, если, конечно, было. Внимательно прислушавшись, вы могли разобрать приглушенное бормотание, что-то вроде: «Это прошел Оливер Барретт». Или: «Это Барретт, великий спортсмен».
Это был еще один раунд нашей серии «разговоров-ни-о-чем». Но теперь неопределенность характера беседы слишком явно бросалась в глаза.
- Отец, Вы не сказали ни слова о Дженнифер.
- А что говорить? Ты поставил нас перед свершившимся фактом, не так ли?
- Но что Вы думаете, Отец?
- Я думаю, что Дженни восхитительна. И для девушки ее происхождения закончить Рэдклифф…
Всей этой чушью собачьей о некоем котле, в котором якобы выплавляется американская нация, он выхолащивал разговор.
- Поставим точку, Отец!
- И эта точка не имеет ничего общего с молодой леди, - продолжил он, - она касается тебя.
- Что? - сказал я.
- Твоего бунта, - добавил он. – Ты взбунтовался, сын.
- Отец, мне так и не удается понять, как женитьба на умнице и красавице из Рэдклиффа может считаться бунтом. Я имею в виду, что она не какая-то чокнутая хиппи…
- Это далеко не все «не».
Ну вот, приплыли. Опять эти чертовы предрассудки.
- Что Вас раздражает больше, Отец, – что она католичка, или что она из бедной семьи?
Он ответил, понизив голос и слегка наклонившись ко мне.
- А что тебя привлекает больше?
Мне захотелось встать и уйти. И я объявил ему об этом.
- Останься и говори, как мужчина, - сказал он.
Оппонируя – кому? Мальчишке? Девчонке? Мышонку? Я остался, так и быть.
Сукинсын испытал огромное удовлетворение от того, что я не двинулся с места. То есть, могу предположить, что он засчитал себе еще одну победу надо мной в череде многих предыдущих.
- Я только попросил бы тебя подождать немного, - сказал Оливер Барретт III.
- Расшифруйте «немного», пожалуйста.
- До окончания Школы права. Если чувство настоящее, оно способно выдержать испытание временем.
- Оно и есть настоящее, так какого дьявола я должен подвергать его всяким деспотическим капризам?
Вывод ясен, я думаю. Я взбунтовался против него. Его деспотизма. Его стремления господствовать и во всем контролировать меня.
- Оливер, - он начал новый раунд. – Ты пока еще зависим…
- Зависим от чего? – я начал выходить из себя, черт возьми.
- Тебе еще нет двадцати одного. По закону ты несовершеннолетний.
- Да пропади они пропадом, эти законники с их занудством!
Наверное, некоторые обедавшие за соседними столиками слышали эту тираду. Как бы в противовес моему крику, Оливер III нацелил свой колкий шепот прямо в меня.
- Женись на ней сейчас, и я не буду больше терять на тебя время.
Плевать, если кто-нибудь это слышит.
- Отец, ты не знаешь, что такое «терять время».
Я вышел вон из его жизни и начал свою собственную.

Примечания
*Ф. Д. Р. – Франклин Делано Рузвельт, президент США.