Продолжим о трудностях перевода. Эрик Сигал. История любви. Глава 2

2

Оливер Барретт IV, старшекурсник, выпускник Филлипс Эксетер*
Ипсвич, Массачусетс
Возраст 20 лет, 178 см, 74 кг
Специализация: общественные науки
В списке лучших студентов: 61, 62, 63 годы
Чемпион «Лиги плюща»*: 62, 63 годы
Цель карьеры: юриспруденция

К этому моменту Дженни прочла мою биографию в программке. Я трижды удостоверился, что она получила ее из рук менеджера Вика Клэймана.
«Ради Христа, Барретт, это что, твое первое свидание?»
«Заткнись, Вик, или будешь долго пережевывать свои зубы».
Во время разминки на льду, я не только не помахал ей (ай-я-яй!), но даже ни разу не посмотрел в ее сторону. Хотя полагаю, она была уверена, что я на нее поглядываю. То есть, не потому ли она и сняла очки во время исполнения национального гимна – не в знак же уважения к государственному флагу?
В середине второго периода мы продолжали биться с Дартмутом, но не могли открыть счет. Хотя Дэйви Джонстон и я были близки к тому, чтобы порвать сетку их ворот. Недоноски в зеленой форме, почувствовав это, начали играть грязно. Может быть, они успели бы сломать пару костей до того, как мы разнесем их подчистую. Фанаты уже жаждали крови. В хоккее кровь, литературно говоря, означает поражение или забитый гол. Noblesse oblige*, и я был с этим согласен.
Центрфорвард Дартмута Эл Реддинг пересек нашу синюю линию, и я врезался в него, выцарапал шайбу и рванулся к чужим воротам. Болельщики взревели. Я видел слева Дэйви Джонстона, но решил все же взять игру на себя, их трусоватого вратаря я терроризировал еще с тех пор, когда он играл за Дирфилд. К тому времени, когда я приготовился бросать, на мне висели оба защитника, и мне пришлось объезжать ворота, чтобы сохранить шайбу. Так втроем, молотя друг друга, мы и врезались в борт. В такой свалке я, как правило, всегда бросался на все, что окрашено во вражеские цвета. Шайба была где-то у нас между коньками, но в этот момент мы были слишком увлечены тем, что вышибали друг из друга дух.
Судья дунул в свисток.
- Ты – удален на две минуты!
Я поднял голову. Он указывал на меня. Меня? Разве я наиграл на удаление?
- Эй, судья, что я такого сделал?
Почему то разговаривать со мной ему было не интересно. Он сообщил судейскому столику – «Седьмой номер, две минуты» - и обозначил нарушение жестом.
Я немного попререкался еще, это было частью игры. Публика ждет протеста, неважно, насколько явной и ужасной на деле является обида. Судья от меня отмахнулся. Кипя от возмущения, я покатился к скамейке штрафников. Перелезая через бортик и противно царапая лезвиями коньков деревянный пол, я услышал лай громкоговорителя:
«Удаление. Барретт из Гарварда. Две минуты. Задержка соперника руками».
Трибуны засвистели; несколько гарвардцев прошлись по зоркости и честности судей. Я сел, пытаясь восстановить дыхание, не глядя ни на кого и даже на площадку, где Дартмут получил численный перевес.
- Почему ты расселся здесь, когда все твои друзья в игре?
Это был голос Дженни. Я проигнорировал ее, всецело поддерживая товарищей по команде.
- Давай, Гарвард, держи шайбу!
- Что-то сделал не так?
Я повернулся и ответил ей. Все же это я ее пригласил, в конце концов.
- Немного перестарался.
И я вновь стал смотреть, как мои одноклубники стараются сдержать Эла Реддинга, настойчиво пытающегося забить гол.
- Ты серьезно провинился?
- Дженни, пожалуйста, я пытаюсь сконцентрироваться!
- На чем?
- На том, как я сотру в порошок этого гаденыша Эла Реддинга!
Я пристально смотрел на площадку, чтобы хоть эта моральная поддержка достигла моих одноклубников.
- Так ты грубиян?
Мои глаза были прикованы к нашим воротам, облепленным этими недоносками в зеленом. Я не мог дождаться, когда вновь окажусь на льду. Дженни не отставала.
- Ты и меня способен стереть в порошок?
Я ответил, не поворачиваясь.
- Так и сделаю, если ты не заткнешься.
- Я пошла. Пока.
Когда я обернулся, ее уже не было. Я встал, чтобы оглядеться, и тут мне сообщили, что мое двухминутное заключение кончилось. Я перемахнул через бортик и выскочил на лед.
Трибуны приветствовали мое возвращение. Барретт вновь в игре, пятерка в полном составе. Где бы она ни находилась, Дженни должна была услышать взрыв восторга от моего появления. Хотя – кого волнует, где она.
Где же она?
Эл Реддинг нанес убийственный бросок, который наш вратарь отбил на Джина Кеннэвея, а тот немедленно отпасовал в мою сторону. Догоняя шайбу, я решил, что у меня есть доля секунды, чтобы взглянуть на трибуны и найти Дженни. Я так и сделал. Я увидел ее. Она была там.
Следующий момент я прочувствовал своей задницей.
Два громилы в зеленом врезались в меня, моя задница впечаталась в лед, и я – Господи Христе! – был донельзя смущен. Барретта уронили! Я слышал, как преданные гарвардские фанаты взревели, поддерживая меня, когда я поскользнулся. И как кровожадные дартмутские болельщики скандировали:
«Врежь им! Врежь им еще!»
Что подумает Дженни?
После нашего гола Дартмут вновь завладел шайбой, и вновь наш вратарь отразил бросок. Кеннэвей переправил ее Джонстону, а тот нашел передачей меня (к тому времени я поднялся на ноги). Толпа озверела. Гол назревал. Я подхватил шайбу и на полной скорости ворвался в зону дартмутцев. Пара защитников двинулась мне навстречу.
«Давай, Оливер, давай! Снеси им башку!»
Я услышал пронзительный визг Дженни, перекрывший рев толпы. Он прозвучал изощренно неистово. Я проскочил одного защитника, двинул второго с такой силой, что сбил ему дыхание и затем – вопреки логике – отпасовал на Дэйви Джонстона, который накатывался справа. Дэйви переправил шайбу в пустые ворота. Гарвард открыл счет!
Через мгновение мы обнимались и целовались. Я, и Дэйви Джонстон, и другие парни. Обнимались и целовались, и похлопывали друг друга по спине, и подпрыгивали (на коньках). Толпа вопила. А тот парень из Дартмута, которому от меня досталось, все еще грел лед задницей. Болельщики засыпали площадку программками. Хребет Дартмута был сломан. (Это метафора, защитник поднялся, когда восстановил дыхание). Мы размазали их 7:0.

Если бы я был сентиментальным и любил Гарвард настолько, чтобы повесить памятную фотографию на стене, то это была бы не наша общага Винтроп Хаус или Мемориальная церковь, а Диллон. Спортивный центр Диллон. Если и есть что-то духовно близкое мне в Гарварде, так это он. Нат Пьюси может аннулировать мой диплом за эти слова, но университетская библиотека значит для меня гораздо меньше, чем Диллон. Каждый день моей жизни в колледже я появлялся там, по-дружески хамовато приветствуемый моими приятелями, сбросивший с себя все внешние атрибуты цивилизации и превращающийся в спортивного идола. Высший класс – натянуть защитное снаряжение, добрый старый свитер с семеркой на спине (я мечтал сохранить навсегда за собой этот номер, но не сбылось), взять коньки и выйти на лед арены Уотсон.
Возвращаться в Диллон всегда приятно. Стягивая с себя мокрые от пота причиндалы, шествовать с важным видом голым к столику за полотенцем.
«Как денек, Олли?»
«Неплохо, Ричи. Так себе, Джимми».
Затем в душевой слушать, кто, с кем и сколько раз отличился накануне. «Вот мы зажгли с этими пышечками из Маунт-Ида, слышишь, чувак?..» И пользоваться привилегией в виде личного пространства для медитации. Осчастливленный больным коленом (да, осчастливленный, вы видели мой белый билет?), я нуждался после игры в гидромассаже. Пока я сидел и смотрел, как струи воды ласкают мое колено, я мог пересчитывать свежие синяки и ссадины (о, это своеобразное наслаждение), размышляя о чем-либо или ни о чем конкретном. В тот вечер я думал о забитой шайбе, голевой передаче и о своем вероятном попадании в символическую сборную «Лиги плюща» в третий раз подряд.
- Ванночку принимаешь, Олли?
Это был Джеки Фелт, наш тренер и, по совместительству, наш самопровозглашенный духовный наставник.
- А что, Фелт, я, по-твоему, делаю, мастурбирую?
Джеки фыркнул и натянул на лицо идиотскую ухмылку.
- Знаешь, что не так с твоим коленом, Олли? Знаешь?
Меня диагностировали лучшие ортопеды Восточного побережья, но Фелт, несомненно, знал больше.
- Ты не так питаешься.
Мне было по барабану.
- Ты ешь маловато соли.
Может, он выйдет, если я отбрешусь.
- Ладно, Джек. Я буду есть больше соли.
Господи, какой кайф он словил! Он вышел, выполнив свой долг, с довольным выражением на своей идиотской роже. Короче, я снова остался один. Я позволил приятно ноющему от боли телу соскользнуть в водоворот, закрыть глаза и сидеть там по шею в тепле. Аххххххххх.
Господи! Дженни может ждать во дворе. Надеюсь! Что она еще ждет! Господи! Сколько же я здесь нежился в комфорте, пока она была там на кембриджском морозе? Я установил новый рекорд по скорости одевания. Я даже еще не высох окончательно, когда толкнул дверь центрального входа Диллона.
Холодный воздух обжег меня. Боже, что за колотун. И темнотища. Маленькая кучка болельщиков еще не разошлась. Самые преданные хоккею выпускники прошлых лет, из тех, кто никогда не падает духом. Парни, как старина Джордан Дженкс, который не пропускает ни одной игры, неважно, дома или на выезде. Как это им удается? Взять хотя бы Дженкса – преуспевающий банкир. И зачем им это?
- Досталось тебе сегодня, Оливер?
- Точно, мистер Дженкс. Вы же знаете, как они играют.
Я озирался вокруг в поисках Дженни. Неужели она ушла и пустилась в обратный путь до Рэдклиффа одна?
- Дженни?
В отчаянных поисках я отошел от фанатов на три или четыре шага… Внезапно она выскочила из-за куста, на ее лице из-под шарфа были видны только глаза.
- Эй, Преппи, а здесь адски холодно.
Как же я был рад видеть ее!
- Дженни!
Машинально я легонько поцеловал ее в лоб.
- Разве я разрешила?
- Что?
- Разве я разрешила поцеловать себя?
- Прости. Я отвлекся.
- А я – нет.
Мы оказались настолько далеки ото всех, будто были одни. Вокруг темнота, холод и час поздний. Я поцеловал ее снова. Но уже не в лоб, и уже не так легонько. Это было долго и здорово. Когда поцелуй закончился, она все еще цеплялась за мой рукав.
- Мне это не нравится, - сказала она.
- Что?
- То, что мне это нравится.
Пока мы топали пешком всю дорогу обратно (у меня была машина, но Дженни захотела прогуляться), она держалась за мой рукав. Не за руку, за рукав. Не спрашивайте меня, как это объяснить. Перед дверями женской общаги я не стал целовать ее на прощанье.
- Послушай, Джен, возможно, я не позвоню тебе несколько месяцев.
Она мгновение помолчала. Несколько мгновений.
Наконец, она спросила:
- Почему?
- Давай по-другому, возможно, я позвоню тебе, как только вернусь в свою комнату.
Я повернулся и начал отходить.
- Мерзавец! – услышал я ее шепот.
Я развернулся и бросил по воротам от синей линии.
- Видишь, Дженни, как аукнется, так и откликнется!
Я бы хотел видеть выражение ее лица, но из стратегических соображений запретил себе оборачиваться.

Мой сосед по комнате Рэй Страттон играл в покер с двумя приятелями-футболистами, когда я вошел.
- Привет, животные!
Они отозвались с характерным похрюкиванием.
- Что сотворил вечером, Олли? – спросил Рэй.
- Передача и гол, - ответил я.
- В ворота Кавиллери?
- Не твое дело, - буркнул я.
- А кто это? – спросил один из бегемотов.
- Дженни Кавиллери, - ответил Рэй. – Фригидная музыкантша.
- Знаю я ее, - сказал второй. – Само целомудрие.
Я игнорировал этих сексуально озабоченных ублюдков, разматывая провод и готовясь перетащить телефон в свою спальню.
- Она играет на фоно в Обществе Баха, - заявил Страттон.
- А с Барреттом во что?
- Доиграются, увидишь!
Хрю-хрю, гы-гы-гы, иго-го. Животные заржали.
- Джентльмены, - церемонно произнес я, откланиваясь. – А не пошли бы вы...
Я закрыл дверь под новую какофонию нечеловеческих звуков, снял ботинки, бросился на кровать и набрал номер Дженни.
Мы разговаривали шепотом.
- Привет, Джен…
- Ну?
- Джен… Что бы ты ответила, если бы я сказал…
Я замялся. Она ждала.
- Мне кажется… Я в тебя влюбился.
Пауза. Потом она очень нежно произнесла.
- Я бы ответила… Что ты жуткое трепло.
Она повесила трубку.
Это меня не огорчило. И не удивило.

Примечания
* Филлипс Эксетер – частная привилегированная школа.
* «Лига плюща» - ассоциация из восьми старейших и наиболее привилегированных университетов и частных колледжей (Ivy League), существующих на северо-востоке США в штатах Атлантического побережья; по заведенной еще в Англии традиции стены этих учебных заведений увиты плющом.
* Noblesse oblige (фр.) – положение обязывает.