Читаем? И славно...

4

- Дженни внизу разговаривает по телефону.
Я узнал об этом от девушки на коммутаторе, хотя не называл ни себя, ни цели своего появления в Бриггс-Холле тогда вечером в понедельник. И быстро прикинул, что это в мою пользу. Очевидно, клиффи, которая заговорила со мной, читала «Кримсон» и знала, кто я такой. Вот это уже лучше. Но примечательнее было другое – Дженни проговорилась, что встречается со мной.
- Спасибо, - сказал я. – Я подожду здесь.
- Неладно получилось в Корнелле. В газете писали, четверо парней бросились на тебя.
- Ага. И я же был удален. На пять минут.
- Вот так вот…
Различие между другом и болельщиком в том, что с последним темы для разговоров заканчиваются стремительно.
- Дженни уже поговорила?
Она проверила панель управления и ответила: - Нет.
С кем это разговор мог быть для Дженни настолько значим, чтобы тратить на него время нашего свидания? С каким-то занудой-музыкантом? Я уже был в курсе, что Мартин Дэвидсон, старшекурсник из Адамс Хаус и дирижер оркестра в Обществе Баха, вообразил, что имеет особое право на внимание Дженни. Не на ее тело; я не думаю, чтобы этот парень мог осилить что-нибудь тяжелее своей деревянной палочки. Как бы то ни было, я должен положить конец узурпации моего времени.
- Где у вас телефон?
- За углом, - показала жестом она.
Нарочито легкой походкой я двинулся туда. Дженни я увидел сразу. Она оставила дверь телефонной кабинки открытой. Я подходил медленно и небрежно, надеясь, что, как только она увидит меня, вернее, то немногое, что уцелело на мне под бинтами, то тут же бросит трубку и в порыве восторга упадет в мои объятия. Обрывки разговора я мог услышать, когда приближался.
- Да. Конечно! Абсолютно. Да, я тоже, Фил. И я люблю тебя, Фил.
Я сбился с шага. С кем она говорила? Это не Дэвидсон – Филом его назвать было никак нельзя. Я уже давно пробил его данные по нашему классному журналу: Мартин Юджин Дэвидсон, Нью-Йорк, Риверсайд Драйв, 70, Высшая школа музыки и искусств. Его фото подтверждало, что он чувствителен, умен и весит на 20 килограммов меньше, чем я. Но почему такая зацикленность на Дэвидсоне? Ясно, что мы оба, и он и я, были отставлены Дженнифер Кавиллери ради кого-то третьего, кому она в этот момент (гадость какая!) посылала в трубку поцелуи!
Я отсутствовал каких-то сорок восемь часов, а какой-то злодей по имени Фил уже пробрался в постель Дженни (факт!).
- Да, Фил, я тоже люблю тебя. Пока.
Когда она вешала трубку, то все-таки заметила меня и без зазрения совести улыбнулась мне и послала воздушный поцелуй. Как могла она быть настолько двуличной?
Она легонько поцеловала меня в уцелевшую щеку.
- Эй, ты ужасно выглядишь.
- Я изранен, Дженни.
- А тот парень выглядит еще хуже?
- Да. Намного. Я всегда заставляю того парня выглядеть хуже.
Я произнес это настолько зловеще, насколько мог, некоторым образом намекая, что навешаю любому негодяю, который попытается заползти в постель к Дженни, пока я – раз с глаз долой, то, очевидно, и из сердца вон. Она вцепилась в мой рукав, и мы направились к выходу.
- Спокойной ночи, Дженни, - произнесла девушка на коммутаторе.
- Спокойной ночи, Сара Джейн, - отозвалась Дженни.
Когда мы были снаружи и собирались влезть в мою машину, я наполнил легкие глотком вечернего кислорода и задал вопрос настолько буднично, насколько мог.
- Скажи, Джен…
- Да?
- А… кто такой Фил?
Она, как ни в чем не бывало, ответила, садясь в машину. – Мой отец.
Я все еще не мог поверить.
- Ты называешь своего отца Филом?
- Его так зовут. А ты как своего называешь?
Однажды Дженни рассказала мне, что росла под присмотром отца, пекаря, что ли, в Крэнстоне, штат Род Айленд. Когда она была совсем маленькой, ее мама погибла в автомобильной катастрофе. Все это она рассказывала, объясняя, почему у нее нет водительских прав. Ее отец, во всем остальном «действительно хороший парень» (ее слова), был невообразимо суеверен, когда речь заходила о том, будет ли его единственная дочь сама водить машину. Это реально напрягало ее в последние годы учебы в школе, когда она брала уроки игры на фортепьяно у парня из Провиденса. Но зато в этих долгих автобусных поездках она успела прочитать всего Пруста.
- А ты как своего называешь? – переспросила она.
В этот момент я был настолько далеко, что не слышал ее вопроса.
- Своего кого?
- Какой термин ты употребляешь, когда говоришь о своем ближайшем предке по мужской линии?
Я ответил тем термином, который всегда хотел употребить.
- Сукинсын.
- Ему в лицо? – спросила она.
- Я никогда не видел его лица.
- Он носит маску?
- В каком-то смысле. Из камня. Из несокрушимого камня.
- Продолжи – и должно быть, чертовски гордится тобой. Ты же знаменитый гарвардский спортсмен.
Я посмотрел на нее. И понял, что она не знает главного.
- Таковым был он, Дженни.
- Знаменитее, чем игрок команды постоянных чемпионов «Лиги плюща»?
Мне понравилось, каким тоном она говорила о моих спортивных заслугах. Увы, но они никак не выдерживали сравнения с заслугами моего отца.
- Он участвовал в одиночных соревнованиях по академической гребле на Олимпиаде 1928 года.
- Господи, - сказала она. – Так он победил?
- Нет, - ответил я, надеясь, что она заметит – шестое место отца в финале позволяет мне чувствовать себя немного комфортнее.
Мы немного помолчали. Может, Дженни наконец поймет, что быть Оливером Барреттом IV означает не просто сосуществование с этим серым каменным строением во дворе Гарварда. Это еще и страх на мышечном уровне. То есть, груз этих спортивных побед давит на тебя. Я имею в виду, на меня.
- Что же он делает такого, чтобы называться Сукинымсыном? – спросила Дженни.
- Достает меня, - ответил я.
- Не поняла?
- Достает меня, - повторил я.
Ее глаза расширились, как блюдца. – Ты имеешь в виду инцест? – спросила она.
- Не добавляй нам своих семейных проблем, Джен. Мне достаточно моих собственных.
- Чем же он тебя достает? - настаивала Дженни.
- «Правильными вещами», - сказал я.
- Что неправильного в «правильных вещах»? - спросила она, развлекаясь очевидным парадоксом.
Я рассказал ей о своей ненависти к запрограммированности на традиции Барреттов - ее она уже могла ощутить, видя мой страх перед числительным в конце моей фамилии. И мне не нравилось, что я должен был демонстрировать энное количество достижений каждый семестр.
- О да, - саркастически произнесла Дженни. – Я заметила, как ты ненавидишь получать высшие баллы и быть чемпионом «Лиги плюща»…
- … настолько, что ненавижу то, что он меньшего и не ждет, – даже просто произнося то, что я всегда ощущал (но никогда раньше не произносил), я чувствовал себя чертовски неловко, но мне нужно было объясниться с Дженни раз и навсегда. – И насколько же он невыносимо невозмутим, когда мне что-то удается. Я имею в виду, что он принимает это абсолютно как должное.
- Но он деловой человек. Разве он не управляет множеством банков, и все такое?
- Господи, Дженни, ты на чьей стороне?
- Это что, война? – спросила она.
- Почти наверняка, - ответил я.
- Это смешно, Оливер.
Казалось, она искренне не понимала меня. И вот тут я почувствовал первый намек на мировоззренческую дистанцию между нами. Я имею в виду, что три с половиной года Гарварда-Рэдклиффа сделали нас довольно-таки высокомерными интеллектуалами, которых традиционно штампуют учебные заведения, но когда понадобилось принять тот факт, что мой отец сделан из камня, она осталась верна некоему атавистическому итальянско-средиземноморскому представлению о «папе-который-любит-деток», и это не могло быть предметом обсуждения.
Я попытался привести другое доказательство. Тот смехотворный «разговор-ни-о-чем» после игры в Корнелле. Это определенно произвело на нее впечатление. Но, черт возьми, совсем не то, на какое я рассчитывал.
- Он проделал весь этот путь до Итаки, чтобы посмотреть вшивый хоккейный матч?
Я попытался объяснить, что для моего отца гораздо важнее форма, чем содержание. Она же упирала на то, что он совершил столь дальнее путешествие ради тривиального (сравнительно) спортивного события.
- Слушай, Дженни, а мы не можем все это забыть?
- Слава Богу, что ты завидуешь достижениям своего отца, - ответила она. – Это значит, ты несовершенен.
- Что ж – ты думаешь, что ты совершенна?
- Черта с два, Преппи. Будь я совершенна, то стала бы встречаться с тобой?
Ну вот, вернулись к тому, с чего начали.