Трудности перевода IV

Чем дальше мы продвигаемся с Сигалом, тем веселее.
Я все же надеюсь, что тот перевод, с которым мы сравниваем свой вынужденно за неимением прочих (I mean L. Alekseeva & Y. Polyakov), является журнальным вариантом. Столько всего пропущено!!!
На ваш суд попробую выложить еще одну главу, готовую, по внутреннему ощущению, процентов на 98.
Интересует, как в той песенке, чуть перефразируя, - как вы считаете, будут ли это читать?

Эрик СИГАЛ
«История любви»

© Перевод А.В. Смирнова и Г.В. Смирновой

12

Если бы можно было одним словом описать нашу повседневную жизнь в эти первые три года, это было бы слово «прозябание». Едва проснувшись, мы думали только о том, как бы исхитриться и наскрести достаточно деньжат, чтобы сделать то, что мы должны были делать. Обычно этого только-только хватало покрыть расходы. И в этом не было ничего романтичного. Помните известный рубай Омара Хайяма? Ну, вы знаете - под веткой том поэта я читаю, кувшин вина, и хлеб, и так далее? Подставьте название учебника Скотт он Трастс вместо этого томика стихов, и вы увидите, насколько такое поэтическое видение соответствует моему идиллическому состоянию.* Ну как же, рай! Да нет, черт возьми. Все, о чем я думал, так это сколько стоил этот учебник (и можно ли достать подешевле подержанный?), и где – если это вообще возможно – мы могли добыть эти хлеб и вино. И где, в конце концов, достать деньжат, чтобы расплатиться с нашими долгами.
Жизнь меняет. Даже простейшее решение должно было быть тщательно проработано бдительным бюджетным комитетом твоего ума.
- Эй, Оливер, давай сходим вечером на Бекета.*
- Послушай, это же три бакса.
- Что ты имеешь в виду?
- Я имею в виду, это полтора доллара за тебя и полтора доллара за меня.
- Это значит – «да» или «нет»?
- Ни то, ни другое. Это просто значит «три бакса».

Наш медовый месяц прошел на яхте в присутствии двадцати одного ребенка. То есть я управлял 12-метровой «Роудс» с семи утра до тех пор, пока мои пассажиры не накатаются, а Дженни была при них воспитателем. Это было местечко под названием Лодочный клуб «Пиквод» в Деннис Порте (неподалеку от Хианниса), заведение, состоящее из большой гостиницы, пирса для яхт, и несколько дюжин сдающихся домиков. На одном из самых маленьких бунгало я прибил воображаемую мемориальную табличку: «Оливер и Дженни спали здесь – когда они не занимались любовью». Мне кажется, для нас обоих было наградой то, что после выполнения в течении очень долгого дня прихотей клиентов, поскольку от этого в большой степени зависел размер наших чаевых, мы с Дженни все же были сердечны друг с другом. Я просто говорю «сердечны», поскольку у меня не хватает запаса слов, чтобы объяснить, что значит любить и быть любимым Дженнифер Кавиллери. Извините, я имел в виду Дженнифер Барретт.
Перед отъездом в Кэйп мы подыскали дешевую квартирку в Северном Кембридже. Я называю это Северным Кембриджем, хотя реальный адрес был соммервильским, и дом, по определению Дженни, находился «на последнем издыхании». Изначально рассчитанный на две семьи, он был перепланирован на четыре квартиры, стоящие слишком дорого даже для их «дешевого» статуса. Но что, к черту, могут сделать вчерашние выпускники? Хозяин – барин.
- Эй, Ол, почему пожарные не приговорили эту халупу к сносу? – спросила Дженни.
- Они, наверное, просто побоялись войти внутрь, - сказал я.
- Я тоже боюсь.
- Ты не была здесь в июне, - сказал я.
(Мы говорили об этом в сентябре).
- Тогда я не была замужем. Выражаясь, как замужняя дама, я нахожу это место опасным при любом раскладе.
- И что ты намереваешься в связи с этим предпринять?
- Поговорить со своим мужем, - ответила она. – Он позаботится об этом.
- Эй, твой муж – это я, - сказал я.
- И впрямь? Докажи это.
- Как? – спросил я, думая про себя: «Неужели прямо на улице?»
- Перенеси меня через порог, - сказала она.
- Но ты же не веришь в эту ерунду, правда?
- Перенеси меня, и я решу.
О’кей. Я взял ее на руки и преодолел первые пять ступенек крыльца.
- Почему ты остановился? – спросила она.
- Разве это не порог?
- Не тот, не тот, - сказала она.
- Я вижу нашу фамилию рядом со звонком.
- Это еще не официальный чертов порог. Давай вверх по лестнице, тюфяк!
До нашего «официального» порога было двадцать четыре ступеньки, и на полпути я остановился перевести дыхание.
- Почему ты такая тяжелая? – спросил я у нее.
- Тебе не приходило в голову, что я могу быть в положении? – ответила она.
Восстанавливать дыхание от этого почему-то легче не стало.
- А ты в положении? – наконец я мог говорить.
- Хо-хо! Неужели я тебя напугала?
- Нисколько.
- Не вешай мне лапшу на уши, Преппи.
- Ага. У меня до сих пор поджилки трясутся.
Я пронес ее оставшуюся часть пути.
Это одно из тех редких драгоценных мгновений, что я могу припомнить, к которым слово «прозябание» не имеет никакого отношения.

Мое знаменитое имя позволило нам завести кредитный счет в продовольственном магазине, который, как правило, студентам в кредите отказывал. И оно же сработало против нас в самом неожиданном для меня месте: школе Шэди Лэйн, где вынужденно учительствовала Дженни.
- Конечно, Шэди Лэйн не в состоянии тягаться в зарплате с привилегированными частными школами, - так мисс Анна Миллер Уитмэн, директор, заявила моей жене, подкрепив это тем, что Барретты вряд ли будут озабочены «такой мелочью» в любом случае. Дженни попыталась рассеять ее иллюзии, но все, что она смогла получить в довесок к уже обещанным трем с половиной тысячам в год, было двухминутное «хо-хо-хо». Мисс Уитмэн сочла, что Дженни была весьма остроумна, когда говорила, что Барретты вынуждены платить за квартиру, как все обычные люди.
Когда Дженни подробно все это мне изложила, в нескольких образных выражениях я обрисовал, как мисс Уитмэн могла бы распорядиться – хо-хо-хо – своими тремя с половиной тысячами. И тогда Дженни спросила, не хочу ли я бросить Школу права и содержать ее, пока она выходит на уровень преподавания, необходимый в частной привилегированной школе. Для осмысления ситуации в целом я погрузился в тяжкие раздумья (на пару секунд) и пришел к точному и лапидарному заключению:
- Дерьмо.
- Вполне красноречиво, - заметила моя супруга.
- А что я должен был сказать, Дженни, - хо-хо-хо?
- Нет. Просто учись любить спагетти.

И я научился. Я научился любить спагетти, а Дженни научилась самым немыслимым рецептам, превращающим обычные макароны каждый раз в совершенно новое блюдо. Что вкупе с нашей летней подработкой, ее зарплатой, доходами, полученными от моей ночной работы на почте во время Рождественской лихорадки, позволяло нам жить неплохо. Хотя мы пропустили кучу фильмов (и концертов, на которые она не попала), но сводили концы с концами.
А вот все остальное постепенно сошло на нет. Я имею в виду, общественная жизнь у нас обоих изменилась радикально. Мы все еще жили в Кембридже, и теоретически Дженни могла продолжать играть во всех своих музыкальных коллективах. Но на это не было времени. Она возвращалась домой из Шэди Лэйн измученной, а еще надо было готовить ужин (поход в кафе был для нас за гранью реальности). В то же время мои друзья были достаточно тактичны, чтобы оставить нас в покое. То есть они не приглашали нас в гости, поэтому и нам не приходилось приглашать их, если вы понимаете, о чем я.
Мы пропускали даже футбольные матчи.
Как член Ворсити клуба, я был удостоен возможности занимать лучшие места в сорока пяти метрах от поля. Но это обошлось бы в шесть баксов за билет, которые автоматически превращались в двенадцать баксов.
- Не двенадцать, - спорила Дженни, - а шесть. Ты можешь пойти без меня. Я ничего не понимаю в футболе, кроме того, что толпа орет «Врежь им еще», и это то, что ты обожаешь, и это то, почему я хочу, чтобы ты, черт возьми, пошел!
- Тема закрыта, - отвечал я, являясь, в конце концов, законным супругом и главой семейства. – К тому же, я могу использовать это время для учебы.
И все же субботы я проводил с транзистором у уха, слушая рев болельщиков, географически отдаленных от меня парой километров, но находившихся теперь в другом мире.
Я использовал свои привилегии члена Ворсити клуба, чтобы получить места на игру с Йелем для Робби Уолда, моего сокурсника по Школе права. Когда восторженно благодарный Робби выходил из нашей квартиры, Дженни спросила, не мог бы я рассказать ей вновь, кто же имеет право сидеть на этой трибуне, и я еще раз объяснил, что это те, кто, невзирая на возраст, рост и социальный статус, заслужил это, отстаивая честь Гарварда на спортивных площадках.
- И на воде тоже? – спросила она.
- Чемпионы остаются чемпионами, - ответил я. – Сухими или мокрыми.
- Кроме тебя, Оливер, - сказала она. – Ты замороженный.
Я позволил разговору угаснуть, полагая, что это обычная шпилька со стороны Дженнифер, и не желая думать, что в этом вопросе содержалось нечто большее, чем интерес к спортивным традициям Гарварда. Например, проницательное предположение, что хотя арена Солджес Филд вмещает 45000 зрителей, все бывшие спортсмены могли бы разместиться на одной этой трибуне. Все. Старые и молодые. Мокрые, сухие – и даже замороженные. И действительно ли шесть долларов удерживали меня от посещения стадиона по субботам?
Нет; если у нее на уме было что-то еще, я предпочел бы это не обсуждать.


Примечания
* Барретт говорит здесь о рубае Хайяма, который в английском переводе Эдварда Фитцджеральда выглядит так:
A Book of Verses underneath the Bough,
A Jug of Wine, a Loaf of Bread--and Thou
Beside me singing in the Wilderness--
Oh, Wilderness is Paradise enow!
Русский перевод Андрея Смирнова с английского подстрочника:
Под веткой том поэта я читаю.
Кувшин вина, и хлеб, и ты, родная,
Поющая со мной в запущенном саду…
Для нас сей сад, возможно, станет раем.
Иронизируя, Оливер Барретт IV предлагает изменить первую строку на:
Под веткой Скотт он Трастс читаю… Далее по тексту.
* «Бекет, или Честь Божья» - «костюмная» пьеса, написанная французским драматургом Жаном Ануем в 1959 году и практически сразу завоевавшая США. Была отмечена престижной премией «Тони», на ее основе написан сценарий голливудского фильма (1964 год, режиссер Питер Гленвилл), в котором в роли Томаса Бекета снялся Ричард Бартон (номинация на «Оскар» за лучшую мужскую роль). Здесь, скорее всего, имеется в виду премьерный показ фильма.